Конечно, если элемент мышления обозначается буквой А, то нельзя предвидеть возможности обнаружить его происхождение. Уже вопрос о происхождении под этим знаком погребён. И потому сам знак является симптомом этого бедственного положения. Математика использует знак x. Этот знак означает не неопределённость, а определимость. Он, следовательно, равнозначен подлинному смыслу данного. В x уже заложен вопрос: откуда оно, в чём оно возникает? Поэтому x – это и для логики правильный символ элемента чистого мышления. Но его использование относится преимущественно к области математики.
Мы же сейчас хотим прежде рассмотреть и развернуть интерес, связанный с вопросом происхождения в рамках общей формальной логики. И мы сможем обозначить этот интерес яснее, если обратимся к выражению старой метафизики, которым является нечто (Etwas). Откуда берётся, в чём возникает нечто?
Кажется безнадежным обнаружить происхождение нечто; даже психологически можно прийти в замешательство. Действительно, мы вступаем не на психологический путь, когда используем форму вопроса как разновидность суждения в этом отношении. «Что есть?» (τί ἐστι;) – спрашивал Сократ и формулировал в этом вопросе понятие. «Что было бытие?» – спрашивал Аристотель и сделал этот вопрос важнейшим выражением своей метафизической терминологии. Таким образом, на этих выдающихся примерах проявляется логическое значение вопроса как рычага происхождения. Чем менее вопрос разработан в форме предложения, тем важнее его значение как разновидности суждения. Он – начало познания. Аффект, соответствующий его деятельности, – это удивление. И с удивления начинает философию также Платон. Таким образом, вопрос есть основа суждения, можно сказать, краеугольный камень основания.
Однако вопрос обладает столь фундаментальной ценностью лишь потому и постольку, поскольку он ведет к ответу – к ответу, который приводит к установлению нечто. Но путь к этому не может быть прямым, ибо в самом этом нечто нельзя искать происхождение нечто. Поэтому суждение не должно бояться рискованного обходного пути, если оно хочет проследить нечто в его происхождении. Это приключение мышления представляет собой ничто. На обходном пути через ничто суждение представляет происхождение нечто.
Кажется абсурдным, чтобы найти нечто, обращаться к ничто, которое, казалось бы, содержит истинную пропасть для мышления. Как это уродство мысли может служить исходным понятием для нечто? Однако мы уже находимся в глубочайшей нужде. Из нечто не может быть порождено нечто. Это было бы idem per idem (то же через то же). Поэтому нам волей-неволей приходится прибегать к его противоположности. Правда, нас предостерегает старая поговорка: Ex nihilo nihil fit (из ничего ничего не возникает). Но, возможно, ab nihilo (от ничего). Ведь речь идет не о происхождении ничто, а о происхождении нечто. Ничто – лишь станция на этом пути. Мы уже знаем логическое направление этого пути. Это вопрос, который должен привести к нечто. И станция на этом пути вопроса, усиленный вопрос – не что иное, как означает перекресток ничто. Ничто – это вовсе не установление нелепости, которая должна обозначать противоречие нечто, а скорее порождение глубочайшей логической затрудненности, которая, однако, не позволяет себе отчаяться в постижении бытия.
Язык греков, в котором логос не случайно и не по интеллектуальной легкомысленности означает одновременно разум, обнаруживает и здесь глубокомысленное синтаксическое образование: то, что выражается частицей μή. Кажется, будто этот оборот предложения означает просто отрицание. Но почему же тогда не ограничились частицей οὐ? Хотя синтаксические тонкости разного рода могли способствовать развитию этого направления предложения, это еще не объясняет, почему греческая спекуляция связывала свои самые фундаментальные понятия с этой precarious (ненадежной) частицей и пыталась с ней наиболее значимые формулировки.
