Но, конечно, античные классики не остановились на этом искусном приеме; они укрепили мышление другими гарантиями и обездвижили его иными рычагами. Снова мы должны обратиться здесь к Пармениду. Как он отождествил мышление с бытием, так он тем самым прежде всего охарактеризовал мышление через тождество. Оно не могло бы относиться к бытию через тождество, если бы само это тождество не было ему присуще. Тождественность бытия – это отражение тождества мышления. Именно оно способно распространить свое тождество на бытие.
Решающий шаг в этом вопросе делает также Платон. Идея есть двойная ценность. Она обозначает и запечатлевает истинное бытие. Но чеканный штемпель находится в мышлении, в чистом мышлении. Гипотеза образует связь: основание становится основой. Идея требует поэтому прежде всего сохранения как постоянства неизменности. Без обеспечения неизменности чистого мышления не было бы гарантии истинного бытия. Парменид провозгласил «то же самое». Платон не может насытиться нагромождением выражений для тождества идеи и субстанции. Она «всегда одинаково относится к тому же самому».
Небезынтересен, однако, способ, каким Аристотель формулирует этот принцип: «Все истинное должно само с собой совпадать во всех отношениях». Однако совпадение притупляет тождество. Требуется не просто совпадение, у которого нельзя разглядеть, где бы ему следовало иметь границы, но мышление как мышление истинного требует безусловного тождества. И здесь, возможно, высокомерие софистического образования восстает против притязаний мышления. А сенсуалистическая разновидность софистики может обвинить мысль в неизбежной бесплодности. Тем не менее, тождество того, чье бытие обосновано в мышлении, должно утверждаться и требоваться с безусловной буквальностью.
Мы можем воспользоваться здесь буквой, которая служит символом определенности, а не только определимости. А есть А.
Как непрерывность отделяет суждение от ощущения, так тождество отделяет суждение от представления. Изменения, которым может подвергаться представление, не затрагивают суждения. Ценности, возникающие из суждения, неизменны; они не подвержены и не затронуты изменчивостью представления. Говорят, что это тождество означает не что иное, как тавтологию. Слово, которым обозначается это обвинение, выдает умалчивание принципа. Конечно, тождество означает тавтологию, а именно тем, что через то же самое (tauto) мышление становится логосом. И так объясняется, что именно тождество, и даже исключительно тождество, было стабилизировано как закон мышления. Оно делает суждение суждением. Оно отличает его вид и его ценность от рода и судьбы представления.
Поэтому к тождеству в платоновской идее присоединяется единство. Идея может быть только одной, к какой бы проблеме она ни относилась. Это отношение к проблеме обозначается частицей tis, которая добавляется к единству (mia tis). Как часто бы она ни мыслилась, это касается процесса сознания, в котором это мышление должно происходить: ее ценность, ее содержание от этого не затрагиваются. А есть А и остается А, как бы часто оно ни мыслилось. Как бы часто оно ни мыслилось, оно скорее представляется; мыслится оно только как одно тождество. Его повторения – психические процессы; его логическое содержание пребывает в тождестве. От него нельзя ничего отнять и ничего к нему добавить. Оно не может быть усилено и не может быть ослаблено. Бледность мысли не наносит ему ущерба, ибо это, скорее, цвет представления и воспоминания.
