Но и у Лейбница изобретение отнюдь не в последнем основании было определено одной лишь математикой; проблемы механики также у него сыграли свою роль. Однако более глубокая директива лежала во всей его философии. Закон непрерывности, как автор которого он с предпочтением себя обозначает, он продумал при этом изобретении. Мы уже знаем, что непрерывность есть старая мысль. Но она до сих пор оставалась отнесённой к конечному во всех своих научных формах. Только теперь старая догадка становится серьёзной истиной. Теперь она не должна больше означать связь конечного, которая собственно могла бы опираться разве что на геометрическое созерцание вообще, тогда как у чисел иррациональность делает непреодолимое возражение. Теперь непрерывность должна принципиально отвергать созерцание и тем не менее и именно благодаря этому вступать в действие.
Речь больше не идёт о протяжённости; инфинитезимальное предшествует протяжённости и лежит в её основе: Imo extensione prius, так обозначает Лейбниц бесконечно малое. Следовательно, оно основано только в чистом мышлении и в силу этого способно образовывать основание конечного. Происхождение, таким образом, есть основание; суждение, а не ощущение и не созерцание.
Можно, однако, возразить, что инфинитезимальное в обоих своих определениях есть в действительности пример, но именно только пример суждения происхождения: как же оно может означать новый вид суждения? Вопрос не умолкает, а, напротив, становится ещё острее, если мы обратим внимание на значение, которое должен представлять новый вид суждения: реальность. Мы вспоминаем примеры суждения происхождения. Не означает ли не-сущее также нечто вроде реальности? И точно так же атом? Почему же тогда не принимать инфинитезимальное просто как пример; почему делать его особым видом суждения, если оно всё же должно означать только реальность, которую происхождение, кажется, повсюду представляет?
Ответ должен сказать больше, чем устранение выдвинутого возражения. Возражение основывается на недостаточной оценке математики и её принципиальных методов. Конечно, она имеет родство с общими направлениями мышления; иначе не существовало бы необходимой связи между ней и тем мышлением, которое мы могли обозначить под рубрикой качества. Но общая ценность мышления разменивается на особые ценности. Так, качество должно вести к количеству. Математика, с другой стороны, не имела бы выдающегося методического значения для познания, если бы понятия, которые она выводит из суждений качества, через свои методы и направление своих проблем не приобретали собственной выразительности и самостоятельного значения. Так происходит, что благодаря математической обработке общая мысль получает силу, определённость и дальность действия, которые освещают общую мысль назад; но едва ли сомнительно, что самостоятельно от неё этот свет первоначально не исходил бы. Это относится и к происхождению. Конечно, этим возражение ещё не полностью снимается. Лучшая иллюстрация происхождения через инфинитезимальное ещё не даёт права устанавливать его как особый вид суждения. Реальность, скорее, раскрывает новое значение в инфинитезимальном; новое значение самой себя.
Как многочисленны всё же имена, которыми в языке философской спекуляции обозначается проблема бытия. О субстанции мы уже много говорили. С её авторитетом соперничает действительное, или реальное. Но так же мало, как истина не одно и то же с действительностью, так же мало и реальность. Кто считает действительность за недоказуемое и аксиоматически истинное и выдаёт её, тот с самого начала ставит себя вне логики; ибо он заранее объявляет ощущение законным источником познания, взгляд, который со времён Гераклита нуждается в оправдании; для проверки и исправления которого логика, можно сказать, изобретена.
