Эту субстанцию мы позже узнаем преимущественно как постоянство. Но здесь речь ещё не идёт о постоянстве, и не может идти. Ибо сначала должно быть порождено нечто, что способно принять на себя постоянство и нести его в себе. Это нечто, как здесь яснее видно, не только происхождение, хотя, конечно, оно должно быть и этим; но оно становится поручителем движения, чтобы оно не стало видимостью. Вообще утверждается реальность движения, как она обоснована законами падения Галилея. Но они имеют своё основание в понятии ускорения. Ускорение же требует той точки, того единства, которое освещено как твёрдое, как абсолютное. Поэтому в этом нечто лежит основание реальности; потому мы определяем это единство как реальность.
Если мы вернёмся к конечному числу, то можно понять, что девиз Пифагора не был понят в своём научном значении. Число есть бытие: не решались принимать это всерьёз. Ведь число есть нечто совершенно субъективное, применение чего к вещам пытаются осуществить с успехом, но на обширных областях должны отказываться от надежды на такое. Эти области отнюдь не только отдалённые, завоёванные математическим исследованием; уже простейшая дробь представляет такую абстракцию. Греки, которые в своей арифметике исходили из единицы, не хотели признавать дробь как такую единицу и, следовательно, как число. Иррациональное число тем более не могло быть признано. И не иначе обстояло дело ещё долго с мнимым числом у самого Коши, который имеет такие большие заслуги в законах его. Делали различие между ним и действительным числом. Даже отрицательное число долгое время не обходилось без трудностей. И на нём слишком явно держался отпечаток субъективного.
Как будто положительное число оттого объективнее и реальнее, что оно удобнее и естественнее приспосабливается к рассмотрению вещей. Но разве оно не остаётся всё же только средством приспособления и сравнения для вещей, которые существуют без него и обеспечены? Не заключается ли, напротив, единственно в этом объективность понятия, что оно есть самостоятельное средство обеспечения и порождения, в котором последнее состоит, для предмета, то есть что оно есть познание? Если бы число было только практическим средством для сравнения вещей, то ему действительно нельзя было бы приписать объективность. Но инфинитезимальное число противоречит иллюзии этого исключительного значения числа. Оно никоим образом не может быть отнесено к вещи. Вещь нельзя сосчитать как бесконечно малую. Для сравнения, следовательно, бесконечно малое нельзя использовать. Но именно здесь, где с точки зрения обычного взгляда на субъективное кажется достигнутой вершина нелепости, где всякое сравнение прекращается, и поэтому всякий масштаб сравнения кажется бесполезным, именно здесь число достигло подлинной объективности. Оно есть то, что мы определяем как реальность.
Прежде всего может возникнуть возражение: не является ли в принципе ошибочным лишать число характера субъективности? Может показаться, что этим методом руководит бессознательная мистика; или же что он представляет собой лишь утончённую версию грубого предрассудка эмпиризма, который во всех понятиях ищет воплощений. Почему бы не удовлетвориться тем, что бесконечно малое – это исключительно и всецело технический приём математики, которым в равной мере могут овладеть как метод пределов, так и метод бесконечно малых? Какая логическая необходимость мотивирует стремление превратить бесконечно малое во что-то большее и вообще в нечто иное, чем то, чем является конечное число, – а тем более в реальность? Какое отношение бесконечно малое имеет к реальности большее, чем конечное число? Может ли оно само по себе что-то совершить, или же, напротив, не нуждается в связи с конечными числами, чтобы описывать движения, которым приписывается реальность? Как же тогда можно выделять его как реальность само по себе и в отличие от конечного числа?
