Что же в конечном счете является главным в этике? От утешительных надежд и украшений, и толкований мифологических образов мы можем спокойно отвлечься. Этика должна заниматься не тем, во что следует верить, чтобы надеяться и желать, или даже бояться и трепетать, но исключительно тем, что я должен делать, чтобы мои действия обрели ценность человеческого поступка. Понятие поступка заключается в единстве действия. Единство действия обосновывает единство человека. В единстве действия совершается и заключается единство человека.
Единство человека, мы можем обозначить его как конечную цель, как подлинный предмет этики. Человек не должен оставаться разорванным и раздробленным в своих действиях и стремлениях. Он не должен превращаться в каждое мгновение в другое существо. Не он тогда преобразился бы; но вещи вокруг него, а возможно, и внутри него, преобразили бы его. И это еще неточно; ибо он вовсе не преображается, потому что его еще вовсе нет. Пока он пребывает во множественности, которая состоит из воздействий на него и противодействий, исходящих от множественности, заложенной в нем, его «я» еще вовсе не существует. Только единство может дать ему это; может сделать его нравственным существом.
И это единство, как мы теперь понимаем, может быть обеспечено ему лишь во всеобщности, какой государство ее представляет; даже методологически оно должно быть обосновано преимущественно в этой всеобщности. Это уже была платоновская мысль. Не в чувственной единичности и особенности заключается единство человека, а в абстрактном единстве, которое тем не менее порождает самую прочную действительность: в единстве государственной всеобщности, в единстве государственной нравственности.
Государству приписывается не только сила, и не только способность к действию, но и воля. Эту волю можно мыслить как влечение лишь в обратной метафоре. Этика должна здесь быть воздвигнута и составлена как этика чистой воли. Понятие чистого мы знаем, конечно, из логики, и потому мы можем здесь его предположить. Но простое применение этого понятия к воле должно здесь остаться невыполненным, потому что понятие воли мы хотя и обдумали, но отнюдь еще не привели к определению. Поэтому введение может здесь прерваться. Само изложение должно будет раскрыть понятие чистой воли как содержание этики.
Только против предрассудка введение еще могло бы выступить, будто чистая воля не предлагала бы в такой же мере расположения для самого прочного содержания этики, как понятие чистого познания для содержания естественных наук. Поскольку чистая воля соотносится с правоведением и с государственным правом, то всякое сомнение, направленное в сторону того скептицизма, заранее устранено. Но в проблеме этики прежде всего должно зависеть от этого принципиального решения.
Ибо ничто не вредит проблеме этики глубже и внутреннее, чем подозрение в субъективности ее содержания. Бледный отблеск этого, конечно, падает на основополагающее различие между бытием и долженствованием, как мы это рассмотрели. Долженствование, как чистое хотение, должно иметь право утверждать обеспеченную ценность бытия. Всякое сомнение в этом было бы не только ложным идеализмом, но подкопом и срывом идеализма. Идея – не химера, а плодотворное и непогрешимое ведущее понятие всемирной истории. Чистая воля должна будет стать методическим средством того содержания, которое идея нравственности, которое этический идеализм должен реализовать. Чистая воля станет волей исторического бытия, исторической действительности. И в этой исторической действительности она приведет понятие человека к явлению.
