Мой дедушка был большого роста, широк в плечах, с окладистой рыжевато-седой бородой. Голова лысая, уцелевшие волосы были пострижены в «кружок», глаза серо-голубые, нос с небольшой горбинкой, лицо обветренно-румяное. Его недюжинная сила с мощной осанкой и крепкими руками с широкими натруженными ладонями превращала крестьянский нелёгкий труд (пахота, косьба, молотьба цепами и т.д.) в гимн труду в родстве с родной природой.
Я, как помню с малолетства, у нас в доме даже и на праздники не было спиртного, но дедушка, когда приезжал в Серпухов к зятю В. Н. Юрасову, всегда распивал с ним рябиновую. Отец мой был трезвенник, не пил даже пива. Ненавидел пьяниц. У дедушки был хороший голос, он пел в церковном хоре, но попа, Михаила Померанцева, не любил за его хамство. На его глазах происходил «делёж» церковной выручки, из которой поп львиную долю брал себе, из остальной части 2/3 шли дьякону и 1/3 —дьячку. Иногда дедушка, рассердившись, не ходил в церковь месяцами. Когда поп ходил по домам с иконами (на Пасху и в др. праздники), то говорил дедушке: «Почему – то Фёдор Федотович не ходит петь в церковь?» (дедушка пел тенором). Дедушка находил ответ (ложный) и обещал приходить в церковь.
У меня сохранилась фотокарточка дедушки. Он сфотографировался (незадолго до своей смерти) со своим зятем В. И. Чебирёвым. Нелёгок был крестьянский труд, выполнявшийся примитивными, малопроизводительными орудиями, такими, как соха, борона, коса, серп, цеп. Но тем ценнее, слаще были продукты труда – рожь, овёс, картофель, овощи, яблоки и многое другое. Подобно моему дедушке в нашей деревне было много крестьян-мужиков.
Моя бабушка, видимо, была ровесница дедушки. Как я её помню, она была нетрудоспособная, больная, беспрерывно сильно кашляла. Её постоянным местопребыванием была русская печка, «кошачьи горы», как у нас называли постель на печке. С «кошачьих гор» бабушка спускалась пить чай, обедать, ужинать и по естественным надобностям. Летом она ненадолго выходила на улицу. Бабушка в молодости, очевидно, была очень красивая: лицо белое, волосы чёрные, вьющиеся, как у цыганки, глаза голубые, ласковые. Когда и почему она тяжело заболела, я не знаю.
Бабушка имела решительный характер, была хорошей спутницей дедушки. По рассказам бабушки, их дом дважды поджигали, и всё сгорало дотла. Дедушка, несмотря на физическую силу, падал духом, «вешал голову». Бабушка находила в себе силы поддержать дедушку морально, говорила: «Ну что же ты, Фёдор, не надо „вешать голову“. Бог даст, опять построимся». И дважды на пепелищах строились. Поджоги служили средством мщения.
Я иногда озоровал над бабушкой. В памяти сохранился такой случай: бабушка сидела на табуретке в кухне. Я привязался к ней и щипал её сзади то с одного бока, то с другого. Бабушка ругалась на меня и отмахивалась руками, но я вывёртывался. Но один взмах её руки достиг цели, она ударила меня по носу. Видимо, от боли и от крови, хлынувшей из носа, я закричал «благим матом». Всё это происходило в присутствии матери. Когда я приставал к бабушке, а когда у меня хлынула кровь из носа, она закричала громче моего, приговаривая: «Убила малого, убила малого!» (мне в то время было 5 или 6 лет). Таких случаев больше не было. А вообще-то, я бабушку очень любил, вплоть до самой её смерти (в 1923г.).
В 1912 году я должен был поступить в начальную школу. Мой отец полушутя, полусерьёзно, обращаясь ко мне, говорил: «Эх, пастух, пастух! Скоро в школу идти, а ты не знаешь ни одной буквы!». Видимо, эти слова затронули меня за живое, я решил показать, на что способен. Мой старший брат Ваня был на летних каникулах в деревне. Он показал мне буквы алфавита и через неделю – полторы я свободно читал текст любой сложности.
