На часах было без четверти четыре, и Гай пошёл умываться. По пути в коридоре встретил Юру-электрика с чайником в руках.
‒ Не успеешь, ‒ сказал Гай и показал часы.
‒ Это на вечер, ‒ сказал Юра.
Он пил крепкий чёрный чай, чтобы избавиться от порой мучавшего его поноса от местной острой и жирной пищи.
Гай умылся, дождался, пока Юра наберёт воды из кулера и отнесёт чайник в свой бокс. На совещание они пошли вместе, потому что киповцы, как говорил Юра ‒ это младшие братья электриков. Младшие не значит худшие, отвечал Гай.
В зале совещаний уже было много народу. Конон имел безукоризненную память и тем, кто игнорировал его совещания, мог устроить мелкую пакость вроде командировки куда-нибудь в пустыню, куда пока добирались лишь геодезисты. Юра с Гаем сели рядом у прохода, спереди маячил могучий затылок Станиславовича, который тоже считался инженерным работником. Ровно в четыре к трибуне подошёл Конон, высокий и сухощавый, с лицом опереточного злодея. Он был в костюме, пиджак был застёгнут. Ему было уже сильно за шестьдесят, но Конон был крепок здоровьем и разумом. К счастью, Гай видел его только на таких расширенных совещаниях и никогда не общался тесно.
Конон начал без подготовки, с пролетарской прямотой, со своим вечным колхозным белорусским акцентом, от которого он не мог избавиться, как и президент. Несмотря на то, что он был выходцем из семьи советской партийной номенклатуры, Мефодий Кириллович любил щегольнуть своим мнимым пролетарским происхождением, хотя из всего пролетарского опыта у него была лишь месячная слесарная практика во время учёбы в техникуме.
Все совещания происходили по одному сценарию. Конон начинал рассказывать о недостатках в работе всех отделов и управлений, реальных и мнимых недочётах и пробелах, причём часто придумывал их по ходу речи, и из-за большой территории строительства и большого количества занятых на строительстве людей никто не мог определённо сказать, действительно ли всё, о чём говорил Конон, имело место в действительности. Самые важные тезисы он повторял два раза, по-русски и английски, поскольку здесь всё-таки не все хорошо владели русским языком.
Краем глаза Гай видел, что Юра достал телефон и играет в тысячу. Почти все участники были заняты своим делом, кто-то сидел, уткнувшись в телефон, а кто-то просто дремал с открытыми глазами. Гай думал о своём, ему почему-то вспомнились годы учёбы в колледже, уроки физкультуры, гимнастические брусья и оранжевый баскетбольный мяч, похожий на большой апельсин, и запах старого паркета.
Оживился Гай, когда Конон заговорил о недопустимости сближения между представителями генподрядчика и субподрядчиков. Конон усматривал в этом конфликт интересов.
‒ Доходит до того, ‒ говорил Конон своим звучным голосом, не похожим на голос пожилого человека, ‒ что некоторых наших работников субподрядчики возят на обед в город, где бесплатно угощают и развлекают. Вы понимаете, о чём я говорю.
Кто-то сдал, подумал Гай. С месяц назад, когда у Коленко был день рождения, в субботу он позвал Гая, Юру и ещё нескольких ребят в ресторан в Хорезме, до которого было почти двести километров, и который по части развлечений давал гораздо большее поле для фантазии, чем задроченный маленький Муграб. В ресторане не было ничего экстраординарного, здесь всё было очень дёшево, и вряд ли Коленко отдал больше двухсот долларов за всё, и, корме того, они с ребятами скинулись по сотке на подарок. До ресторана была небольшая экскурсия по огромному историческому кварталу, окружённому высокой стеной с бутылкообразными башнями, из которой Гаю запомнились какие-то жёлтые, выжженные солнцем длинношеие минареты и покрытые яркими синими изразцами мавзолеи и медресе. После ресторана их отвезли в маленькую гостиницу на отдых, во внутреннем дворике которой журчал фонтан и в тени персиковых и гранатовых деревьев гуляли два павлина. Коленко позвал нескольких достаточно симпатичных шлюх, и Гай даже немного поколебался, но всё-таки пошёл спать.
