— Привет! — Подбегает ко мне Настёна и тут же запрыгивает на руки.
Я непроизвольно обнимаю её крепко-крепко. Как будто мы знакомы триста лет. Говорят, что некоторые виды любви рождаются внезапно и уже никогда не умирают. Надо же, никогда не думала, что так быстро привяжусь к чужому ребёнку.
— Как спалось?
— Мне снились гномы, а ещё я хочу поехать на автодром, ну на аттракцион, на котором можно ездить на двухместных и трёхместных машинках, сталкиваясь с другими. Я хочу чтобы ты была за рулём, а папа со мной сзади, он будет вздыхать и ругаться, потому что он терпеть не может женщин за рулём, и это будет очень весело. Ха-ха, я буду хохотать!
Я присаживаюсь на корточки и заглядываю ей в глаза.
— Ты покушала?
— Ага, эта вредная тётка заставила меня есть кашу. А бабушка сказала, что я могу насыпать туда изюма. А я чуть подсыпала цветных конфет, — хохочет Настя.
— Бабушка хорошая.
— Да, не то что эта Оксана, — закатывает глаза Настя.
— Пойдём, покачаемся на качелях. Надевай куртку.
Девчушка берет меня за руку, мы проходим мимо гостиной, где Оксана и бабушка слушают музыку.
— Доброе утро, — здороваюсь я с ними.
Они кивают одновременно.
Меня колотит. Какая-то горечь. Я хочу увести Настю из дома и ещё немного поиграть с ней. Я боюсь за сердце девочки. А если эта горе-мамаша снова почувствует тягу к великим свершениям? Вот сейчас свалится как снег на голову, и ребёнок растает, а потом она снова испарится. И что тогда будет с Настей? Она ведь не игрушка, она живой человек. Ей будет больно. Она и так трудновоспитуемая, потому что нежная детская психика уже пострадала от маминых выкрутасов.
Мы с ней чем-то похожи, обе несчастные и по сути одинокие. Наверное, поэтому сошлись так быстро.
Я переобуваюсь, беру куртку, и мы с маленьким львёнком идём во двор, носимся между деревьев, играя в прятки. Это весело и неплохо отвлекает. Настя хохочет, когда мне удаётся поймать её. Я хватаю её и кручу. Мы забавно обзываемся и толкаем друг друга, её глаза горят восторгом, и это самое главное. Пытаюсь не думать о бомбе замедленного действия, что сейчас находится в кабинете Льва.
Нам весело, нам радостно, нам смешно. Настя визжит, когда я качаю её на качелях, подбрасывая чуть ли не до неба.
А потом она перестаёт улыбаться, глядя в сторону дома, мрачнеет так же сильно, как полчаса назад потух её папа. Она сейчас выглядит вовсе не той бравой хулиганкой, какой я её знаю, а скорее совсем малышкой, съежившейся до размера горошины.
— Мама? — аккуратно сползает Настя с качелей.
Моё сердце замирает. Оно останавливается. В Настиных глазах крутятся слёзы. Это вроде бы и правильно и неправильно одновременно, я-то ей никто. А она мама.
***
Холодный ветер дует в лицо. Пока веселились с Настей, было хорошо, а тут на улице как будто резко холодает, и сразу же становится зябко и противно. И вообще, чувство паршивое, до глубины души неприятное. Словно до этого я играла в какую-то веселую увлекательную игру, и вот она закончилась. Смотрю на маму с дочкой на крыльце, и надо бы радоваться их воссоединению, да только такое ощущение, будто вокруг и внутри меня образовалась пустота.
Не моё это дело. Не. Моё. Она кукушка. Простили, впустив обратно? Меня это не касается. Надо собраться и сосредоточиться. Я слишком близко приняла к сердцу всё то, что произошло со мной в последние дни.
Обзывала ведь его, ситуацию контролировала и за всей этой суетой не заметила, что прониклась. А это недопустимо! Он мой начальник, и я на него просто работаю. В кафе я в жизни не взялась бы со Степанычем целоваться, а тут понесло… Мне даже в голову такое никогда не приходило.
