– Мои вкусы изменились, – сухо ответил он и взял вилку.
Повисла тишина, нарушаемая только звуком столовых приборов. Когда молчание стало невыносимым, Давид наконец заговорил:
– Как продвигается программа «Юные хранители»? Доктор Соколова говорит, твоя группа проявляет особый интерес к биомнемическим цепям.
– Мы выполняем программу исследований, – уклончиво ответил Артём. – Изучаем восстановленные виды.
– А твои… коллеги? Они знают, кто ты?
Артём сжал вилку сильнее:
– Нет. И я предпочёл бы, чтобы так оставалось.
– Понимаю, – кивнул Давид. – Быть сыном Давида Артёмова сейчас… непросто.
Что-то в его тоне – усталость? смирение? – заставило Артёма поднять взгляд от тарелки. Отец постарел. Эта мысль пришла внезапно. Седина на висках, морщины у глаз, новая складка у рта – когда это появилось? Последний раз они виделись полгода назад, на очередном формальном семейном ужине. С тех пор Давид, казалось, прожил ещё несколько лет.
– Ты сам выбрал эту роль, – холодно произнёс Артём. – «Спаситель природы». Бывший разрушитель, ставший хранителем. Красивый нарратив для общественности.
– Ты думаешь, это просто пиар? – Давид поставил стакан на стол с большей силой, чем требовалось.
– А разве нет? – Артём почувствовал, как внутри поднимается горячая волна. – Ты строишь ковчег не для природы. А чтобы утопить в нём свою вину.
Давид не ответил сразу. Он смотрел на пламя свечи, словно искал в нём ответы. Когда он заговорил, его голос звучал иначе – без привычного самоконтроля:
– Знаешь, почему я выбрал именно это место для «Ковчега»? Почему из всех пострадавших регионов решил восстанавливать именно Амазонию?
– Потому что здесь был самый большой ущерб от деятельности твоей корпорации, – парировал Артём. – Наибольший PR-эффект.
– Потому что твоя мать была здесь счастлива, – тихо сказал Давид.
Артём замер. Мать была запретной темой в их редких разговорах. Её имя возникало только в формальные даты – годовщина смерти, день рождения – и даже тогда произносилось вполголоса, словно заклинание, которое нельзя говорить полностью.
– Она работала здесь с коренными народами, – продолжил Давид. – До катастрофы. До того, как я… – он осёкся. – Она первая говорила о биомнемических цепях. О памяти видов. Все считали её идеи слишком радикальными. Слишком… ненаучными.
Артём почувствовал, как в горле растёт комок. Отец никогда раньше не рассказывал о профессиональной деятельности матери. Он помнил её смутно – тёплый смех, руки, пахнущие лесными травами, колыбельные на языке, которого он не понимал.
– Я выбрал исправлять, а не скрывать, – произнёс Давид, глядя прямо на сына. – Это труднее. Больнее. Безумно сложно просыпаться каждый день с осознанием того, что ты натворил. Но я должен был закончить то, что она начала. Возродить то, что я помог уничтожить.
Артём почувствовал, как его гнев требует выхода. Пальцы сжались на вилке с такой силой, что металл начал сгибаться. Он хотел вонзить её в стол, разбить тарелки, опрокинуть эту проклятую свечу, превратить комнату в то, чем была Амазония после деятельности «Артёмов Ресурс» – выжженной пустошью.
Огонь внутри него требовал выхода. Но он знал – стоит дать пламени волю, и сгорит всё, что они только начали строить.
Он медленно положил вилку рядом с тарелкой. Вдохнул. Выдохнул.
– Почему сейчас? – спросил он. – Почему ты вдруг решил рассказать мне это?
– Потому что происходит нечто, чего я не понимаю, – ответил Давид. – И я думаю, ты уже столкнулся с этим.
