– Дай, я пройду. Деньги отдам, – сказал я одному.
– Слышь, – протянул он, – ты чё модный такой?
Я осмотрел себя: а вдруг и правда модный. Вроде нет.
– Нет, работаю здесь.
– Да?
Я уже уставать начал.
– Да. Съебись.
Я кинул деньги в кассу и пошёл, не оборачиваясь. Слышал, как они что-то говорят, но потом они в такси сели и уехали.
– Слушай, а что ты делать будешь, когда я уйду? В пять часов меня здесь не будет.
– Я не знаю. А может, останешься?
– А оплатят?
– Нет.
– Конечно, не останусь, и к тому же я закончу работу ровно в пять. Не в шесть, не в восемь, а в пять. Это я к тому, чтобы ты была готова.
Но они уже сигналили вовсю, и я опять вернулся к этим ёбаным колонкам. Но затем случилось нечто страшное: приехал огромный бензовоз, или что-то типа того. Какая-то здоровенная машина, и Юля, надев каску и оранжевую жилетку, отправилась туда, лазила по нему, что-то там проверяла, ебошилась с какими-то замерами… А тем временем на заправке чуть ли не бунт начался. Машины стояли в очереди, сигналили, требовали у меня сдачу, а кассира-то не было, я не мог ни деньги в кассу отдать, ни сдачу получить. Я чувствовал себя беспомощным. Я сдерживал их напор, пока Юля не вернулась, а потом взял себе перекур. Ещё через часок она сжалилась надо мной и дала минут 10 просто так посидеть в этой будке, а сама на площадку вышла. Я ждал, пока будет без пяти пять. Я смотрел на время каждые, как мне казалось, 20–25 минут, но выходило так, что прошло 5–7 минут.
В 17.00 я сидел внутри. Тяжело дыша, я стал снимать с себя эти ватные штаны, огромную, тяжёлую куртку. Юля хотела уговорить меня поработать ещё, но я отказался наотрез, даже шанса ей не оставил, она всё поняла. Затем предложила поработать до восьми, но уже платно. Но нет – всё напрасно. Я медленно раздеваюсь, меня не покидает мысль, что это рабство, а не работа. Затем я заполняю все бумаги, но за часы, проведённые с заправочным пистолетом в руках, я действительно отупел. Где нужна подпись, я пишу фамилию, а где фамилия – расписываюсь. И так два раза подряд. Порчу несколько бланков, но мне уже всё равно. Потом я поднял голову и увидел, что творится на улице: машин стало в два раза больше, они хватали заправочные пистолеты, жали не на те кнопки. Заправка была повергнута в хаос! Все они растерялись, как маленькие дети, орали что-то, разводили руками. Какому-то старому саботажнику удалось полностью отключить одну колонку. Всё дошло до того, что бедная Юля уже кричала каждому через стекло: «МЫ НЕ РАБОТАЕМ! НЕ РАБОТАЕМ МЫ!» Звонила кому-то, узнавала, как вернуть колонку в дело. Я ликовал! На тебе, сука! Работодатель хоть и немного, но поплатился за свою жадность. Надеюсь, он только с Юли не вычтет за этот простой. А то, судя по всему, совестью он не обременён. На работу никто выходить не хотел, а единственный бесплатный стажёр умывает руки. И всё: пиздец пришёл заправке на час-другой. Но в результате Юля нашла кого-то, но прибудет он только к восьми.
В итоге мы делим с ней заработанные мной чаевые, выходит по 150 рублей. И тут она вычитает ещё 50 рублей в «фонд АЗС». АЗС бедствует, и потому учреждены фонды в помощь АЗС. Мне уже плевать на всё, я как растение. Требую пиво, но она не даёт, потому как внутри съёмка ведётся – и пить там нельзя. Я махнул на всё рукой и ушёл. Приехал домой и хорошенько надрался. Ноги болели, ноги зудели, и я не представлял себе двадцатичетырёхчасовой смены…
