Сны мангаса - страница 5

Клубы папиросного дыма рассеялись под раскаты молодецкого хохота, открыв взору опричника растерянное лицо Яван Ламы.

Ранним утром Чогьялу Солынг медленно двигался вдоль улицы, собирая мусор. Несмотря на поседевшие волосы и скрюченную спину, он хорошо выполнял свое дело. Зрение все еще позволяло ему работать, а опутанные жгутами жил коричневые руки ловко управлялись с мешком и самодельным гарпуном для мусора, изготовленным из палки с заточенным гвоздем. Поравнявшись с зарешеченным оконцем у самой земли, старик нагнулся за очередным папиросным бычком и заметил в полутьме камеры бритоголового паренька. Закутавшись в остатки монашеских одеяний, заключенный сидел с закрытыми глазами на грязном одеяле, разложенном прямо на бетонном полу.

Чогьялу лег на асфальт и тихим шепотом позвал: «Эй, манджик!» Сидящий поднял голову и увидел силуэт, заслонивший свет в окне. «Возьми меня за руку! – Чогьялу просунул костлявую ладонь сквозь прутья решетки и ухватил паренька за запястье. – Теперь закрой глаза и помолчи. Открой мне свой разум».

Когда через пару часов околоточному сообщили о старом дворнике, найденном без сознания у здания опричного приказа, он только покачал головой. В таком возрасте уже нельзя работать, давно нужно взять на место старого Чогьялу кого-то помоложе.

Вечером просидевший весь день в позе лотоса Яван Лама улыбнулся кончиками губ. Его неподвижная фигура вдруг немного расплылась, постепенно стала полупрозрачной, а затем просто исчезла со звуком лопнувшего мыльного пузыря. В пробивающихся сквозь решетку лучах солнца медленно плыли пылинки, поднятые вверх потоком воздуха, устремившегося к месту, где только что находился арестант.

В этот момент гуляющие по улице прохожие остановились, чтобы полюбоваться на парящую над городом радугу – удивительное явление для давно установившейся засушливой погоды. Разноцветная дуга ярко переливалась в редких пломбирных облаках, расцвечивая скучные бетонные коробки и отбрасывая веселые отблески на сосредоточенные лица монахов, спрятавшихся в тень для ежедневной медитации. Заметив ее в окне, лежащий под капельницей сморщенный старичок в красном одеянии разразился заливистым детским смехом: за последние пятьдесят лет Чогьялу Солынг ни разу так не радовался за члена сангхи.

Когда Степану Ильичу доложили о случившемся, то, несмотря на позднее время, он лично прибыл в здание управления. Скатившись вниз по лестнице, растолкал столпившихся в коридоре сотрудников и вихрем ворвался в пустую камеру, в которой уже начали работать криминалисты. В помещении не имелось никаких признаков побега: замок был закрыт снаружи, сбитая из досок лежанка и ведро для нечистот находились на своих местах, лишь у стены багровела кучка монашеской одежды. Из-за стены раздавались звуки глухих ударов и крики боли: шел допрос опричника, находившегося на дежурстве в момент исчезновения арестанта.

Внезапно почувствовав приступ внутреннего жара, задыхающийся Степан Ильич стремительно выбежал из затхлого острога, чтобы полной грудью втянуть прохладный горьковато-полынный воздух. После тяжелого духа, пропитавшего казенное помещение, он все никак не мог надышаться – со свистом всасывая сквозь внезапно сузившиеся бронхи все новые и новые порции живительной свежести. Он широко расставил ноги, раскинул руки в стороны и замер, позволяя вечернему ветру прямо сквозь одежду охлаждать вспревшие подмышечные впадины и промежность. Покачиваясь из стороны в сторону, Степан Ильич запрокинул голову и замер, разглядывая звездное сияние, заполнявшее черноту над ним. Затем с чувством процедил: «Нет, ну не сука ли?» И казалось, что в ответ все эти источающие белизну пятнышки и точечки одновременно подмигнули, соглашаясь с его выводом. Даже небесные светила не спорили, что поступить так с ним и всем его отечеством могла лишь последняя сука.