Исследование Кларка дает богатый материал, подтверждающий, что во многих отношениях Браун был впереди своего века. В его произведениях заложены возможности дальнейшего развития американского романтизма. Утверждая эту мысль, Кларк идет еще дальше в попытке связать наследие Брауна с комплексом идей XIX в. «Браун предвосхитил ницшеанского сверхчеловека, стоящего по ту сторону добра и зла. Добро и зло имели для Брауна только терминологическое значение. Браун никогда не был, за исключением отдельных случаев, сторонником ньютоновского понятия моральной вселенной, управляемой законами столь же нерушимыми, как законы физического мира. В этом отношении он был сыном не упорядоченного восемнадцатого, а индивидуалистического, демократического девятнадцатого века, – романтиком. Характеры Брауна, какими бы недостатками они ни обладали, всегда – индивидуумы, а не просто типы. И романы, в которых они действуют, – это, в известном смысле, история их времени»[74].
С Брокдена Брауна начинается долгий путь большого романа в Соединенных Штатах. И чем дальше уходил американский роман от своего первооткрывателя, чем шире становился поток романтических, а затем реалистических, натуралистических, модернистских или социалистических романов, тем несомненнее вырисовывалась историко-литературная роль социально-психо-логических книг Брауна, стоящих у истока одного из основных жанров американской литературы.
Глава третья
Америка Никербокера
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок.
А. Пушкин
1
Когда речь заходит о литературе американского романтизма, имя Ирвинга называют одним из первых. В России его рассказы читают давно. Вскоре можно будет отметить даже юбилей – стопятидесятилетие со времени знакомства русского читателя с первыми его рассказами, в том числе со знаменитым «Рип Ван Винклем» в переводе будущего декабриста Н.А. Бестужева[75].
Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что в русские издания Ирвинга входит едва десятая часть его рассказов, а крупные произведения известны и того менее. Дело здесь, конечно, не в количестве, не в том, что большинство его новелл остаются еще неизвестными русскому читателю, а в одностороннем, обедненном представлении об Ирвинге только как об авторе превосходного «Рип Ван Винкля», рассказов о привидениях, кладоискателях и милых испанских сказок, одна из которых дала Пушкину повод написать свою «Сказку о золотом петушке»[76].
Слава Ирвинга как первого американского писателя значительно превосходит реальное знакомство с его творчеством. В глазах многих критиков и читателей «избранного Ирвинга» он предстает этаким сентиментальным джентльменом, романтическим любителем яркой красочности, мягким юмористом, бегущим от серьезных сторон жизни. Таким стал Ирвинг к старости, таким он желал видеть себя на седьмом десятке лет. Таким запечатлен он в мемуарной литературе и в работах критиков XIX в.
Но был и другой Ирвинг – молодой, сатирически насмешливый, не склоняющийся перед общественным мнением, дерзко бросавший в лицо буржуазному обществу Нью-Йорка непочтительные упреки и насмешки, сдобренные изрядной долей грубоватого народного юмора.
Этого раннего Ирвинга, автора сатирических очерков «Салмаганди» и героикомической хроники «История Нью-Йорка», принято рассматривать как еще незрелого писателя, лишь набирающего силы для своей главной задачи – создания четырех циклов новелл: «Книги эскизов» (1819–1820), «Брейсбридж-холла» (1822), «Рассказов путешественника» (1824) и «Альгамбры» (1832). И, конечно же, прав В.Л. Паррингтон, утверждая, что все лучшие произведения Ирвинга написаны в молодости, а «История Нью-Йорка» остается самым талантливым и выдающимся из его сочинений.
