– Аглая Витальевна, прошу любить и жаловать, – пропел Артур Борисович.
– Юрий Валентинович, прошу простить меня за рассеянность…
– Вас зовут Юра? – спросила женщина, и легкий румянец вспыхнул на ее щеках.
– Хотите сказать, что мы знакомы? – ответил я и расплылся в ехидной улыбке. Большего я не мог себе позволить, так как сомнения вновь проникли ко мне в душу. Ее непохожесть на столовскую «даму в черном» и чердачную гейшу была поразительной. Теперь она играла роль вечерней гостьи Артура Борисовича.
Как она была хороша, как целомудренна и величественна в наивной уверенности, что неотразима. При более детальном рассмотрении ее наряд не выдерживал никакой критики. Те достоинства, которые он выделял и явно подчеркивал, создавали образ женщины с претензией на утонченный вкус. Теплый рассеивающийся свет от абажура над столом придавал ее коже матовый оттенок, тонкий черный плюш, из которого было сшито платье, искрился ворсинками, а губы бликовали слоем густо наложенной помады. Шею украшала нитка пластмассового жемчуга, черные кружевные перчатки, чуть выше локтей, дополняли ее вечерний туалет, а лакированные туфли на высоком каблуке придавали ее фигуре геометрическую пропорциональность. Она претендовала на светскость в вечернем облике. Но ветхость ткани и дешевизна дополнений, бросающаяся в глаза, делали ее схожей со студенткой колледжа, которая, оставшись одна дома, бесцеремонно ворошит бабушкины сундуки и надевает то, что ей кажется сверх актуальным на сегодняшний день.
– Нет, – вмешался Артур Борисович. – Я посвящен в подробности личной жизни Аглаи Витальевны. Это дает мне право пояснить столь эмоциональное восприятие вашего имени.
– Ах, Артур Борисович, зачем же первому встречному рассказывать о причинах? И пусть все следствия останутся за семью печатями, – перебила она его.
– В нашей компании не должно быть никаких тайн. Не знаю почему, но вы, Юрий Валентинович, вызываете во мне доверие, – сказал Артур Борисович и почему-то понизил голос. – У нашей красавицы всех любимых мужчин звали Юрами.
– Почему в прошедшем времени? – спросил я с улыбкой, не придав значения вопросу. Женщина подошла к окну, отвернулась и задумалась. В ее позе я заметил провинциальную театральность. «Не хватает только мундштука и обволакивающего облака дыма», – подумал я.
– Потому, что их нет рядом с ней, неужели непонятно? – прокомментировал маленький кавалер. Он с досадой покинул подлокотник, на котором чувствовал себя на равных в нашей компании, подлетел к ней и дотянулся до ее локотка, – но, если Аглая Витальевна захочет, то сама вам обо всем расскажет. Это потрясающие истории, в которых такой накал страсти и драматизма, что они звучат как поэмы, нет, оды любви…
– Может Аглая Витальевна просто великолепная выдумщица? – сказал я с тем же едким намеком. Беседа не клеилась. Я не мог понять, зачем мы здесь. Здесь, в этой комнате, заваленной вещами, отжившими свой век. Здесь, когда должны быть на чердаке. Мы – это я и она. Артур Борисович был третьим лишним рядом с нами. А предлога для уединения я не находил…
Но этот маленький человечек чувствовал себя превосходно. И если бы она попросила его сделать тройное сальто через диван, он, не задумываясь, исполнил бы ее просьбу. Он парил над ней, хотя в его случае правильнее было бы сказать, лежал у ее ног.
– Пусть грустно станет тем, кто не с нами! – прокричал Артур Борисович в закрытую форточку. – Нас ждет чудесный вечер втроем! Моя фантазия бьет ключом! Прошу в столовую!
