Она как будто и сейчас пела, и Даня, завороженный, убаюканный, незаметно для себя покинул топчан и опустился перед Полей на колени. Вот оно небо — прямо в ее глазах. Вот оно поле — в ресницах и волосах. Вот он ветер — в ее голосе. Что может быть хуже для свободного духа, привыкшего к вольным просторам, чем оказаться заточенным в крохотной избушке?
Она невесомо коснулась его лица.
— Думаю, моей хозяйке надоело умирать и она захотела покончить со всем одним махом. Она открыла для тебя дорогу — я помню твои раны, с такими ранами не ходят. С такими ранами истекают кровью и испускают последний дух. Она промокнула мной… тем, чем я тогда была, соломой… все эти страшные укусы, разрывы от когтей, глубокие царапины… И потом был выброс силы, всей, что у нее осталось. И меня тоже зацепило, не могло не зацепить. Так я стала той… не знаю толком, чем именно. Я уже больше, чем дух, но меньше, чем человек.
Даня молчал, не зная, как выразить свой восторг.
Больше, чем дух, но меньше, чем человек!
Значило ли это, что он сможет ее поцеловать и не обжечься при этом?
Ее губы были так близко.
Но Даня откатился назад, вернулся на свой топчан и прикрыл глаза.
Перевал. Смертельно опасный Гиблый перевал.
Конечно, Полю защищало что-то куда более мощное, чем равнодушие, но кто знает, как может пошатнуть это равновесие поцелуй? Пусть даже самый невинный.
Женщины всегда любили Даню, и он ими так легко очаровывался.
Но в последнее время вынужден был довольствоваться только мимолетными ласками духов.
За все положена своя цена.
Сморгнув неожиданное и сильное искушение, он улыбнулся:
— Ты знаешь, кем была та старуха?
— Кем-то изначальным, — туманно ответила Поля. — Кем-то, кто пришел в этот мир раньше богов.
Про таких существ он даже не слышал никогда, а уж сколько баек на его долю выпало — не счесть.
— Если тьеррам подносить дары, то они щедры и добры, — заметил он мягко. — Мне повезло, что старуха решила сделать куклу не из шайнов, несущих смерть, или муннов, проказников и сплетников. С ними куда сложнее договориться.
— Поле было так давно, что я не уверена, не привиделось ли оно вообще. В любом случае, та связь давно вырвана с корнем. Я не могу больше управлять погодой и приносить щедрый урожай.
— Значит, не можешь насылать и голод.
Поля кивнула, зевнула, вытянулась на топчане:
— Утром отправляемся в ущелье. Давай спать.
Даня погасил фонарик, лег, прислушиваясь к ее тихому дыханию.
Сколько мыслей в голове, сколько вопросов, сколько соблазнов.
***
Поля еще спала, когда он проснулся.
Свернулась клубочком, как кошка на печке.
Волосы упали на лицо, покрывало сбилось к босым ногам.
Тьерры были золотистыми крошками, которые ловко прятались между стеблей растений, но показывались во время цветения ржи или пшеницы. Они обожали прикорнуть в полдень, отчего все работы на поле в это время останавливались, а зимой эти духи и вовсе впадали в спячку, уходя глубоко под землю, укрываясь снегами. Больше всего тьерры любили свежий, еще теплый хлеб, выращенный на их поле. «Ты с нами сажал, поливал, убирал, сушил, молотил, так раздели же и трапезу…»
Тьерры частенько дразнили степенных духов дома, гортов: могли опрокинуть плошку с едой или подломить половицу, потому что издавна спорили меж собой, кто из них важнее для людей. Но если горт и тьерр подружатся, то хозяевам это принесет счастье и процветание.
А иногда тьерры оборачивались прекрасными женщинами. Каждый землепашец знал, что если пред тобой среди поля появится красавица в белой сорочке, с распущенными пшеничными волосами, васильковыми глазами и пышными формами — то будь ты хоть трижды верным мужем, будь ты старцем немощным, а изволь заняться с ней любовью. И чем больше страсти ты проявишь — тем плодороднее станет твоя земля. А откажешься — не знать тебе в ближайшие годы урожая. Тогда жены ругали мужей: ах ты, непутевый, не смог как следует ублажить кормилицу нашу!
