Скоро все было кончено.
Снег был устлан убитыми и ранеными.
Кровь словно пробивающиеся через сугробы маки, алела празднично.
Где-то за опрокинутыми возками еще прятались живые – ездовые и несколько женщин. Испуганные, бледные они ждали смерти.
Оставшись без командиров и потеряв основную часть бойцов, от обоза перестали отвечать. И тогда из засады высыпали, галдя нападавшие. Бежали по снежной целине люди не в парадных одеждах, − полушубках, папахах разнообразного кроя, в унтах, бородатые, страшные в своем порыве. Неслись в низину лавиной: падали, вставали, горланя угрозы, проваливались в снег по пояс, а добежав, взялись добивать еще живых солдат штыками, одинокими выстрелами. Убивали зло, жестоко, не скупясь на оскорбления.
Один из нападавших, − бородач в грязном полушубке и огромных валенках, одичав от крови, добил красноармейца и с хохотом взялся справлять малую нужду на убитого.
Санки, в которых сидел Яшка, находились в самой середине обоза. Когда ударила очередь пулемета, показалось – пустяк, трещотка, но пули густо легли вдоль дороги, прямо по спинам лошадей и саням. В этот губительный момент Яков тянулся с подобранным с дороги сеном к морде рябого коня. Тот заинтересовался, вытянул шею, умильно хлопая ресницами в инее. Вот тут его и накрыла свинцовая плеть: прибитый сверху словно тяжким кнутом конь подломился на своих усталых ногах и рухнул на дорогу с вытянутой шеей, выдохнул шумно и всхрапнул умирая.
Яшка соскочил с санок на дорогу и вскинул винтовку, ища мишень. Парнишка видел, как завалился, хрипя, прошитый очередью Ерема, как засучил ногами под кошмой Колька, прибитый той же бесконечной по длине очередью из пулемета. Лицо Кольки теперь бледное, в муках боли едва виднелось из-под кошмы, а папаха свалилась, и русые волосы раскинулись, спутавшись с соломой, забрызганной кровью убитого ездового.
