– Но чем тебя мог обидеть Карамышев? Ты выручила его?
– Выручила, но не надолго. Таких Система не терпит, генерал не забудет унижения – так он воспринял мой визит – подставит Дмитрия и засадит в застенок. Карамышев совершит побег и начнет расстреливать некоторых радетелей государственного дела. Его предаст купленная женщина, он погибнет…
– Ната, ясновидящая ты моя, впору стонать, тебя слушая. Мы можем прервать эту линию судьбы Карамышева, свободного в душе, но не в этой реальности?
– Лишь в одном случае: отвести от него эту реальность, но для этого придется скрываться ему вместе с нами на Кольском… Он, понимая, что покориться не сможет, интуитивно предчувствует беду и сам рвется, как он говорит, в Лапландию.
– Ну чем он мог тебя обидеть, не понимаю?
– Он сказал, что ты мне в отцы годишься, и намекал на свои поцелуи… А мне обидно. Алк, ты у меня единственный… И в той жизни, и в этой. Алк, люби меня… Я знаю, ты отдашь жизнь за меня, но не люби меня как отец. Мне больно…
– А помнишь, как крутой Алк боялся к тебе притронуться?
– Да я только это и помню! Что, опять? – удивленно уставилась. – Снова у тебя заскок?
– Во сто крат более, – потупился.
– Ох, а помнишь, как я тебя замужествовала и мы были так рады этому?
– Да ты только и сказала: не сопротивляйся, а я тебя послушался…
– Вот и сейчас слушайся и не сопротивляйся.
– Я действительно тебе в отцы гожусь, у меня не было второго рождения. Да и был я фактически отцом, хоть и не генетическим.
– Алкид, значит, ты меня не любишь, да? – убито отбежала в угол комнатушки.
– Да как ты могла только такое сказать! – бросился к ней. – Да тебе за такие слова да вырвать язык, – обнял, прижал к себе. – Я не знаю, что в этом жутком мире несвободы и корысти может быть дороже, чем ты? Умница моя и красавица…
– Я десятки раз это слышала, – крепче обхватила его шею. – А самых главных слов ты не говоришь и не ласкаешь меня… Я для тебя ребенок, а я не ребенок… И я знаю, что нам мало осталось. И никто не расскажет, и никто не узнает о нашей тяжкой судьбе внедрения в мир наших как бы потомков, которые, перерожденные, как бы настоящие, а мы то ли будущее, то ли прошлое Арктиды. Так хоть ты люби меня, как любят женщину… А если ты такой трус, так хоть не сопротивляйся… Я буду тебя ласкать, потому что я очень хочу этого. Я вся дрожу, а ты такой чурбан и трус, трус… Я не дочь тебе и никогда ею не была!
– Ты всегда была любимой, – прошептал, – я испытываю к тебе такую нежность, что боюсь тебя трогать… Ты такая юная и красивая, а меня всего истерзала эта жизнь после внедрения. Ты погибла, я не мог это пережить… Но тебя возродили, и я ожил. Но я старею в этом мире, и мне тоже больно.
– Обними меня крепче, Алк, – зашептала в ответ. – Если нам не удастся отсюда выбраться, я хочу уйти в Иные Миры женщиной, любимой, познавшей страсть и истому.
– И снова ты меня замужествовала, – улыбнулся. – Натка, делай со мной что хочешь…
– Карамышев, ты действительно заговоренный… Как тебе удалось вернуть пистолет? Я объявляю тебе дисциплинарное взыскание. Ты погорячился. Сейчас Максимов в больничке, дробят ему камни в почках. Занимайся текущими делами… С этой лабораторией – погоди. Не нашего полета это дело. Но и Максимова можно понять: только ты в контакте с этими залетными… Ладно девочка-чудо, а то еще этот здоровенный лоб, на раз сотворивший из наших гаишников посмешище. И вот поэтому, – пригрозил кулаком Гринев, – тебя федералы в покое не оставят. А ты не копай себе яму, не будь дураком!
