Он отвернулся и, пошатываясь, вышел на раскалённый, пропитанный солнцем воздух. Водитель лагерной машины ГАЗ-66, на которой они приехали сюда, что-то рассказывал немногочисленному персоналу по-таджикски, энергично жестикулируя. Заметив Николая, все повернулись к нему и смолкли.
– Э-э-э, на закури, – сказал водитель, протягивая мятую пачку «Космоса». – И садыс в машина. Костя сказал – сам все бумаги сдэлает. Садыс, я тебя в Лучоб отвезу, на базу. Меня Субхон зовут, если помнишь…
Горячев молча кивнул и полез в открытый кузов.
– Э, садыс в кабина! – крикнул Субхон, но, поскольку Николай не ответил, махнул рукой и сел за баранку.
На базе он помог Николаю занести на второй этаж рюкзаки Виталика и Серёги, свой и Люсин рюкзак Николай занёс сам.
– Чой зелёный заварить? Извини, что спрашиваю…
– А водка есть?…
– Найдём, – кивнул Субхон и действительно минут через десять принёс непочатую «Московскую», пол-арбуза, большой кусок лепёшки, немного фруктов. Постоял у двери, не зная, что сказать и надо ли что-то говорить, неловко потоптался, затем молча вышел.
Пересменок в альплагере «Варзоб» только начинался, поэтому народу на базе было негусто: с десяток тех, кто спустился с гор, отходив трёхнедельную смену, и десятка полтора – из следующего заезда, по разным причинам приехавших заранее: чтобы просто отдохнуть на базе, пошерстить душанбинские рынки, познакомиться с достопримечательностями гостеприимного города. О подробностях ЧП лучше знали спустившиеся, поскольку некоторые из них сами участвовали в транспортировке. Вновь прибывшие – пока разрозненные и неосвоившиеся – владели короткой информацией: из «Варзоба» спустили труп – девушку из Новосибирска убило камнями на спуске с Варзобской пилы.
Распахнулась дверь, вошёл невысокий жилистый Леонов с кожаной папкой подмышкой, за ним – товарищи Горячева по скорбному восхождению. Сели молча на кровати. Костя раскрыл папку, стал выкладывать на стол документы:
– Так, паспорт… альпинистская книжка, свидетельство о… значит, свидетельство. Та-ак… Коля, Коль, возьми себя в руки, послушай, это надо. Директор лагеря собирается ехать – заказывать цинковый гроб и договариваться с «Аэрофлотом»…
– Не надо, скажи ему.
– Не-е понял! А родственники?…
– Она детдомовка. Пускай здесь и похоронят. Если можно, конечно…
Леонов помолчал, постучал пальцами по столу, обдумывая что-то, потом встал:
– Ладно, схожу к Машкову, он сейчас как раз здесь. Если он поможет – будь по-твоему.
Николай кивнул: «Давай».
Когда Костя ушёл, ребята подсели к нему. Виталик молча разлил оставшуюся водку в извлечённые из рюкзаков кружки, Николаю налил в пиалу. Встали, помолчали, выпили не чокаясь. Пустую бутылку поставили на пол – примета: пустая посуда на столе – к неприятности или к несчастью. Горячев машинально отметил этот жест Виталика, подумал: уж сегодня-то на такую примету можно бы и плюнуть: хуже того, что уже случилось, не случится.
Постучав, вошёл высокий, крепко скроенный человек в белой рубахе, шортах и тапочках-стланцах на босу ногу. Седая курчавая шевелюра, такого же цвета шкиперская бородка, умные серые глаза. С порога представился:
– Владимир Сергеевич Машков. Прошу прощения, кто из вас Николай Горячев? Пройдёмте в административное здание, там есть телефон.
Когда они вышли, Виталик и Серёга стали обсуждать возможности «Сергеича» в решении выпавшей на него нелёгкой задачи.
