– У Люськи ж ни прописки тут, ни родственников. И вообще, это другая республика.
– Да ладно тебе! Сергеича тут каждая собака знает.
– Если б ещё от собак что-то зависело…
– Республика другая, а страна-то одна. При чём тут – «республика»? А Сергеич когда на Фирновом плато обгорел, то ему не только душанбинцы помогали – со всей страны письма шли: в чём нуждается, что надо достать, какие лекарства? Посылки с облепиховым маслом, алтайское мумиё и прочие снадобьями присылали. Кстати, врачи тогда сказали, что он не выживет: слишком сильно обгорел. У них, у медиков, какая-то формула есть: площадь ожога в процентах плюс возраст – и сумма этих цифирей не должна превышать, по-моему, цифру девяносто. А у Сергеича было за сотню! Ты понял?…
– А что случилось-то?
– Да ты что, не знаешь?! Они стояли на Памирском Фирновом плато, высота 6 100, и в палатке рванул примус: пробка на заливной горловине подвела – резьба сносилась. Окатило горящим бензином. А на нём ещё и штаны из синтетики, в облипочку… Парни говорили, что он был похож на освежёванного лося, когда эти штаны по кусочкам отодрали вместе с кожей – голое мясо. До поляны Сулоева, куда вертолёт может сесть, – почти два километра по вертикали: как транспортировать? А Машков – он же сам врач. «Промедол есть? Колите. Я на своих ногах дойду». И дошёл, представляешь? Вкололи промедол, сделали «усы» из верёвки, чтоб сверху вдвоём страховать, – и вниз. Ребро «Буревестника» – пятая категория сложности, спускались по нему. Только по леднику его парни тащили, а так – сам шёл. – Сергей восхищенно цыкнул зубом.
Виталий покачал головой:
– Ни хре-ена себе, вот это мужи-ик! Живёшь и не знаешь, что рядом такие люди ходят… Так ты думаешь, он всё устроит?
– Самое первое – это захотеть помочь. А он уж стольким людям помог по всему Союзу… Так что сейчас ты видел живую легенду альпинизма, Виталик. Вспоминать потом будешь, мемуары напишешь.
Виталий потянулся к пластиковому пакету.
– Давай, пока Николы нет, приберёмся маленько, жратву выставим. Молодец Костя, что через рынок поехал: «Вы-то живые, есть всё равно захотите».
Через полчаса пришёл Николай – один, без Машкова.
– Ну что, Коль?…
Горячев тяжело сел на кровать, протяжно и шумно втянул воздух.
– Завтра хороним, – быстро сказал, словно отдавал приказ, и резко выдохнул через рот. Обвёл глазами товарищей: – Спасибо, парни, за всё. Наливай, давайте помянём Людмилу Степановну Никитину, которой не суждено было стать Горячевой…
Кажется, в ту ночь они так и не заснули. Раньше, днём, выправив «похоронные» документы, Леонов завёз Виталика и Серёгу на рынок «Баракат» в центре города и сказал:
– Затарьтесь жратвой и чем там ещё… Живым – живое… Если денег мало – я подброшу.
Купили лепёшек, зелени, фруктов. «Чего там ещё» взяли четыре бутылки.
Опять водка не брала, но немного расслабила. Присутствие друзей теперь не давало Николаю уйти в глухое отторжение от мира. Наоборот, захотелось говорить, вспомнить детали злополучного траверса многовершинной горы с точным образным названием Варзобская пила. Виталик шёл в связке с Серёгой, Николай – с Люсей.
– Помнишь, когда на третий «зуб» подъём начали? Вы на площадке внизу, я пошёл, Люся меня страхует… А попался участок – метров пять мраморных скал – как шлифованных, и зацепки все вниз смотрят…
Томительно ныло под ложечкой, когда он произносил её имя, вспоминая её ещё живой, и ребята, сидящие напротив, дополняя его воспоминания, тоже говорили о ней, как о живой. Все трое словно прокручивали в обратную сторону плёнку происшедшего, на которой они запечатлены ещё вчетвером.
