Дрожь возвращается. Непонятно, исчезала ли она вообще, или просто стала слабее, но меня потряхивает не по-детски.
По себе чувствую, выдаю себя с потрохами. Взгляд перепуганный, по Медаеву, по двору мечется, дыхание сбоить начинает, в горле будто моток колючей проволоки… Кошмар!
Всё, конец моей браваде. Дала слабину. Такие, как Паша, это всегда чувствуют. Чувствуют и пользуются этим!
Не ошибаюсь.
— Должанский здесь неподалёку, в гостинице. Он хочет тебя видеть. — с мерзкой ухмылочкой “бьёт” под дых каждым словом.
Мне больно. Больно физически. Грудь весом в тысячу тонн давит. Боли так много, что я тону в ней.
Уж не знаю, как Медаев связан с моим папашей, но ситуация такая, какую Маринке по экрану плазмы точно не покажут.
Рыдать хочется. И от смеха, и от боли, и от собственной глупости.
Да ну… Бред такой.
Нафантазировала себе, что он меня искал… Плевать ему на меня! Боялась, что он узнал о Варьке, опасалась его реакции и намерений… Плевать ему на меня! Пора себе это уже зарубить на носу — ему просто плевать на меня!
Я умудрилась к своему двадцати одному году втюриться в звезду бокса, в звезду абсолютно дурного и сумасшедшего реалити, по глупости организаторов которого одну из локаций разместили на окраине нашего посёлка… Боже, я жила им, я дышала им, надышаться не могла… Я просто полюбила морального урода, который не стоил ни одной моей слезинки, который ни минуты со мной не был настоящим! Приняла, полюбила, отдалась, подстроилась… забеременела и ушла тихонько внутренне разлагаться, пока были силы сохранить хотя бы часть себя. Родила ребёнка, открыла дверь этому “звёздному” мужчине, а он не за мной пришел, не за дочерью… Он, блин, про папашу моего спрашивает. Нет, как тут не смеяться? Как сердцу в груди не замирать и не ныть?
Да чтоб они оба провалились!
— Не знала, что мой папаша настолько разбогател, что у него теперь хватает бабла на такого мальчика на побегушках. — со злостью выплёвываю боль из себя. — Беги, напомни ему, что он для меня мёртв, доложи, за этот год ничего не изменилось. И сам этим утрись, а то придумал себе, наверное, уже десяток схем, как я тебя вокруг пальца обвела. Нет его. Мёртв он.
Медаев морщится. Эти его проклятущие ямочки, что появляются на его щеках с завидной регулярностью: что при гримасах, что при улыбках, бесят до одури. Всё в нём бесит! Они мне напоминают о том, что я просто дурочка, что я идиотка, и-д-и-о-т-и-н-а! Образ увидела, образ в голове дополнила, образ мне навязали, а я взяла и в этом образе всю себя растворила за какой-то год всего. Ни мысли не проскочило, что со мной играют так же вне камер, как и на камеры!
Видеть его не могу!
— Мы плохо расстались, я понимаю…
Что? Очередная банальность?
Где там Викин зонт?! Я им сейчас Медаева, как метлой поганой, со двора гнать буду!
Плач бьёт по ушам. Громкий, отрезвляющий, переворачивающий всё внутри меня. Никогда ещё моя дочь так громко не плакала!
Паника захлёстывает. Только и успеваю, что взглянуть в округлившиеся глаза Медаева, перед тем как захлопнуть за собой и перед его носом дверь. Страх деморализует. Тишина вообще оглушает!
С чего бы? Не галлюцинации же у меня? Варька плакала! Точно-точно!
— Тише-тише, яжмать. — тихонько посмеивается над перепуганной мной, влетевшей в нашу комнату, Маринка. — Приснилось, наверное, что-то. Захныкала. На бочок перевернулась и опять уснула. Всё в норме.
