Впиваюсь глазами в манеж. Долго смотрю немигающим взглядом на спящую дочь и всерьёз начинаю сомневаться в своём здравомыслии.
Всё? Кукушечка кукукнула совсем?
Сердце тарахтит как обезумевшее. А не с чего! Вот не с чего ему тарахтеть! Спит Варька, прекрасно спит, на бочку спит, без любимой соски даже!
Это… что получается, я сама себя до такого состояния довела? Из-за Медаева, проклятущего, мне стало казаться, что моего ребёнка здесь чуть ли не убивают?
Какой позор…
Какой кошмар!
Паша!
Блин!
Чёрт!
Глазка у нас на дверях, разумеется, нет. Приходится подглядывать в окно на кухне, чтобы примерно прикинуть, свалила эта ошибка пошлого или нет. А она не свалила! Ошибку не вижу, зато вижу машину, припаркованную под калиткой, и совсем не вижу, чтобы в ней кто-то сидел или к ней кто-то спешил.
Ну ты смотри, а!
Как вообще можно быть настолько бессовестным человеком? Любой другой уже бы понял, что нужно просто уйти. Уйти! Это очень просто на самом деле. Просто берёшь и уходишь, поочерёдно ноги переставляешь…
— Ритка, ты как? — Маришка появляется за моей спиной и ободряюще сжимает моё плечо. — Дверь, смотрю, не выносит… Нормально прошло?
— Да если бы прошло… — выдыхаю, тряхнув головой.
Подруга и будущая кума по совместительству следит за моим взглядом и издаёт протяжное: «о-о-о-о-о».
Вот мне и о-о-о-о-о!
— Со мной пойдёшь. Покиваешь в нужный момент.
Маринка с готовностью кивает, в образ тут же входит и двигается следом за мной на выход из дома. За что спасибо ей большое!
Я переступаю порог первой. До Медаева всего шаг остаётся. Можно будет попробовать привстать на цыпочки и в упор заглянуть в его бессовестные гляделки. Может, изменилось что? Может, я подросла? Раньше не доставала… не хватало моего роста.
— В общем, Медаев, хозяйка дома, половину которого я арендую, очень сильно переживает, что такой экземпляр… с отбитой головой здесь долго ошивается. — киваю за спину. — Я считаю, что ты достаточно мне принёс проблем. Заверь Марину Витальевну, что больше ты здесь не появишься…
— Там ребёнок плакал? — вижу, как его плечи в футболке-поло расправляются, как руки исчезают в карманах тёмных джинсов, а ноги едва уловимо качаются. С пятки на носок переступает, взглядом меня прожигает…
Неужели помнит?
Нужно что-то сказать. Это так же просто, как и уходить. Нужно всего лишь открыть рот!
— Моя младшая дочь. Её испугали ваши разговоры. — как нож в спину вонзается ложь от самой близкой моей подруги. — Вы, наверное, не заметили… — цедит Марина, выступая вперёд и складывая на груди руки, — А может быть, просто привыкли так разговаривать, но мы здесь такой тон не приемлем! У меня… дети! — аж нос задирает, ничуточки не боясь Пашу.
Я восхищена.
— Фу-ух. — готова поклясться, что впервые вижу неподдельные эмоции на лице Медаева. И они мне не нравятся!
Что это за «фу-ух»? Откуда в нём взялось столько облегчения и радости? Даже не слово, так, выдох, а смысл такой, что гляделки его бесстыжие выцарапать хочется!
Что за «фу-ух»?! Да что он вообще знает о детях, чтобы здесь… фухкать, понимаешь ли?! Он их только на экране где-нибудь видел! Да у него даже друзей нет семейных, одни лоботрясы и прожигатели жизни!
Нет, что за «фу-ух» такой?! Может, ему всё-таки сказать, что он на родную дочь тут фухкает?!
Маринка отчего-то бледнеет и посылает мне глазами какие-то сигналы. Не могу их распознать. Не могу сконцентрироваться. Меня это «фу-ух»… да оно меня на запчасти разбирает!
