Свободные чтения. Составитель Лев Оборин - страница 2



    фамилии, даты, звания;
у нас – безымянные тыщи,
         о коих гласят
         огромнейший крест
    и надпись: «Могила братская».
Кого поминать? – непонятно,
         молиться о ком? —
         неведомо, – все
    слились в безликое множество,
как будто бы память о каждом
         расстрелянном тут
        живым не нужна,
    а мёртвых лишили голоса.

«Я спал в самолёте «Пекин – Москва…»

Я спал в самолёте «Пекин – Москва»;
         проснулся, глянул в окно,
а там, внизу, – пустая Сибирь,
         и только волчьи глаза
сквозь дымку вышек огнём нефтяных,
         поблёскивая, горят.
Одной извивающейся змее
         другая вцепилась в бок:
вдоль каждой в разбросах полуколец
         заметны следы борьбы, —
я знаю, там Иппокреной Иртыш
         не ставший впадает в Обь.
И сон как будто рукой сняло,
         мне виделись наяву
железных и клацающих клыков
         желтеющие ряды,
сочащийся медленно липкий яд
         с раздвоенных языков.

Опыт о патриотизме

                                      Князь
                   Пётр Андреевич Вяземский,
                        наполовину ирландец,
                           первый президент
             Русского исторического общества,
          чиновник, придворный, орденоносец,
                             добрую треть
             долгой жизни своей проездивший
                             по заграницам,
                      раздраженно брюзжать
       возвращался в отчизну время от времени
                     о народе русском и Боге.
                                      Граф
              Толстой Алексей Константинович,
                        русак чистокровный,
                           наперсник и друг
           детства будущего Царя-освободителя
                  и сиделец на коленях у Гёте,
                         редкой силы мужик
разгибавший подковы, и равнодушный к почестям
               в наследных имениях охотник,
                          в стихах искажал
             историю государства российского,
                надо всем святым насмехаясь.
                                         О,
                  какие б им теперь обвинения
                  предъявили мнимые патриоты,
                             уличив, например,
             в презрении ко всему, чем отечество
                         справедливо гордится,
                           в оскорблении чувств
                  верующих чересчур тщательно,
                      трепетно и щепетильно, —
                 но, увы, глупцам понять не дано,
    ко врагам своим способным только на ненависть,
                       как они любили Россию!

«Я понял, почему Царь-пушка не стреляла…»

Я понял, почему Царь-пушка не стреляла,
           Царь-колокол не бил:
один – без языка, другая – без запала, —
           с тем укрощён их пыл,
чтоб на Москве вовек ни по нужде, ни в шутку,
           как то случалось встарь,
не вздумал никакой устроить ей побудку
           звонарь или пушкарь.
Как белы голуби они, от лишних удов,
           с печатью на челе,
освобождённые, обстав незримый Чудов,
           безмолвствуют в Кремле.

Возле императорского трона в Зале Безмятежности Летнего дворца Ихэюань

Мальчика лет шести
служительниц умелые руки
обряжают бережно и старательно:
шёлковые на ножки штанцы
натягивают золотистого цвета
и рубашечку на тельце такую же
с вышитым спереди в облаках
приплясывающим драконищем, а сверху
распашной напяливают плащичек,