Корзина перевернулась, и какая-то часть её содержимого вывалилась наружу. Я торопливо пошарила рукой перед собой, натыкаясь то на хлебные лепёшки, то на круглые сморщенные плоды вяленого инжира. Наконец нащупала заветный флакон и, крепко держа его свободной рукой, зубами отвинтила крышку. Приложила узкое стеклянное горлышко к губам и стала пить жадно, большими глотками. Целебная жидкость, приторно-горькая, растекалась по горлу, но я совсем не замечала её горечи. Я даже прикрыла глаза, целиком отдаваясь такому простому удовольствию – ощущать, как разливается по всему телу благодатное тепло, утоляющее боль.
Немного погодя я сменила полотняный лоскут, выполнявший роль гигиенической прокладки, и, обессиленная, вновь растянулась на полу повозки, превращённой в передвижную, мобильную темницу.
Дорога, по-видимому, была неплохо утрамбована: несмотря на тряску, из стороны в сторону повозку не бросало, да и двигалась она, как мне казалось, с приличной скоростью.
Я глотнула воздуха, стараясь привести свои мысли в порядок.
Почему, ну почему мне так не везёт в личной жизни? Анфиса отталкивала мужчин своей внешностью и замкнутостью, граничащей с диковатостью. Энфиселла, хотя и была хрупкой аристократической красавицей, тоже так и не познала ни любви, ни счастья...
Единственный мужчина в жизни Анфисы соблазнил её на одну ночь, чтобы получить желаемое. Муж Энфиселлы использовал её в качестве контейнера: чтобы она выносила его наследника. Егор никогда не женился бы на Анфисе. Дюкс и вовсе отправил свою жену на пожизненную каторгу. Как говорила в таких случаях о мужчинах моя бабушка – любительница телесериалов-мелодрам: «Попользовался и бросил».
И от осознания того, что мною пользовались, распоряжалась как вещью, мне стало так горько, что на глаза навернулись непрошенные слёзы. Душой овладела невообразимая тоска. Никогда прежде я не чувствовала себя такой оскорблённой, униженной и растоптанной.
Ни жена, ни мать...
Я подтянула колени к груди и лежала так до тех пор, пока силы не начали возвращаться в моё измученное тело.
8. Глава 7
Часы, проведённые в тёмной клетке, казались бесконечно длинными, а мысли о том, что ждёт меня в будущем, невыносимыми. Страх и отсутствие малейшей надежды на спасение почти напрочь лишили меня оптимизма.
Были моменты, когда на меня нападало оцепенение, я впадала в ступор, и слёзы высыхали у меня на глазах. Я смотрела в темноту невидящим взглядом, а потом снова начинала плакать. Я думала о своём малыше, который по воле своего жестокосердного отца остался с чужой женщиной, и камень на сердце становился всё ощутимей и тяжелей. Физическая боль была несравнима с душевной мукой.
Есть совсем не хотелось. Я попыталась заставить себя что-то проглотить, но у меня ничего не получилось, и еда из корзины осталась нетронутой.
Зато меня мучила жажда; во рту пересохло. Джокоса позаботилась о еде, а вот про питьё, к сожалению, забыла.
Я не имела ни малейшего представления о том, сколько времени прошло с тех пор, как мы покинули дворец дюкса Ширисана. Только лучи заходящего солнца, пробивавшиеся через щели в клетке, помогли мне догадаться, что наступает вечер.
Перевозчик гнал лошадей, не останавливаясь. Возможно, он как-то умудрялся перекусить на ходу, но меня удивляла его способность так стойко сопротивляться зову природы. Лично у меня больше не было сил терпеть, и я собиралась заявить об этом Перевозчику.
