– Ладно, Тарас, я не намерен вас осуждать. К тому же кое-что вы всё-таки можете для нас прояснить. Мы можем быть уверены, что вы вытащили письмо именно из почтового ящика? Его не передали вам или Вершинскому лично в руки?
– Нет. Ничего такого мне никто не передавал. А если бы его принесли Вершинскому, он вряд ли положил бы его в общую стопку.
– Вы присутствовали на фуршете?
– Я ушёл в самый его разгар. Меня, сами понимаете, никто не приглашал: для меня это была бы слишком большая честь. Я вынул почту из ящика, отнёс к нему в кабинет и ушёл.
– Тогда откуда вам известно, что Вершинский взял письмо именно оттуда?
– Об этом все вокруг говорят. Профессор был здесь, потом отлучился в кабинет. Когда двери открыты, отсюда хорошо виден его стол. Все видели, как он стал разбирать письма, а потом упал.
– В самом деле. Вы хорошо знали профессора Муравьёва?
– Не особо. Но человек он был хороший. Никогда не придирался ко мне, как все остальные. Обычно всем во мне всё не нравится: то не так сделал, это не так сказал. После меня, видите ли, воняет сигаретами. А всё потому, что я человек не их круга. К своим все снисходительны, а парень из глухомани, чужак.
– Не думаю, что всё так драматично. Могу дать вам простой совет: не считайте всех вокруг врагами.
В ответ парень наградил Русакова колючим взглядом исподлобья. Он считал его таким же, как и все остальные.
– Вы были в курсе, какие исследования они проводили?
– Нет. Этого ведь никто не знает, а я последний, кого они в это посвятили бы.
– Но вы же редактировали записи Вершинского.
– Только простые записи, касающиеся всяких институтских дел. За всё время я не видел ни одного документа об их с Муравьёвым опытах.
– Хорошо. Последний вопрос, и можете быть свободны. Вы любите сладкое?
Ассистент опешил и уставился на него так, будто бы тот над ним издевался.
– Не особо. Зубы, знаете ли, болят.
– Я так и думал. Чтож, благодарю вас. Не смеем вас задерживать и отрывать от работы.
Ассистент, и здесь услышавший издёвку, поспешил выйти из зала. Он явно был рад, что наконец от нас отделался.
– Неприятный тип, – заметил я. – И главное, себе на уме. Вам не показалось, что он что-то скрывает?
Русаков пожал плечами.
– Очень может быть. Очевидно, у него и в самом деле тяжёлая жизнь, да и великие учёные зачастую требовательны к своим помощникам. А вот и доктор.
Двери распахнулись и из кабинета показался невысокий худощавый человек в белом халате. Я знал, что это главный врач центральной городской больницы. Удивляться не приходилось: кто ещё мог заниматься здоровьем столь прославленного пациента?
– Терентий Гаврилович, вы уже здесь.
– Как видите. Стараюсь не терять ни минуты. Как он себя чувствует?
– Пока ещё довольно слаб, так что постарайтесь его особо не нагружать.
– Не беспокойтесь, доктор. Я всё понимаю.
Мы втроём вошли в комнату и увидели крупного пожилого мужчину с высоким лбом и длинными седыми волосами. У него была яркая и заметная внешность: тонкий нос с изящной горбинкой, подбородок с ямочкой, тяжёлые веки, из-под которых смотрели проницательные глаза. Морщины на переносице свидетельствовали о привычке концентрироваться. В его облике была какая-то степенность, так что я ни на секунду не смог бы забыть о том, что имею честь лицезреть светило науки.
Мы застали его что-то читающим, и доктор посетовал на то, что в его состоянии наука может и подождать.
