Тайные письма великих людей - страница 27

Но смѣю ли я вѣрить моему зрѣнію и моему слуху, смѣю ли я вѣрить моему уму и моему чутью, смѣю ли я вѣрить моему легковѣрному сердцу, которое однажды уже обманулось подобными признаками? Не долженъ ли я скорѣе не довѣрять моимъ заключеніямъ, такъ какъ они доказали мнѣ уже однажды, какъ они бываютъ невѣрны? Что я могу, въ сущности, подумать, какъ не то, что я зналъ уже полгода тому назадъ, – спрашиваю я васъ, что могу я подумать, какъ не то, что вы меня любите и цѣните, какъ друга?

И тѣмъ не менѣе, я хочу знать больше, и очень хотѣлъ бы знать, что чувствуетъ по отношенію ко мнѣ ваше сердце, Вильгельмина? Позвольте мнѣ заглянуть въ вашу душу! Раскройте ее передо мною съ довѣріемъ и чистосердечіемъ! Такъ много довѣрія, такъ много безграничнаго довѣрія съ моей стороны заслуживаетъ же нѣкотораго отвѣта и съ вашей стороны! Я не говорю, что вы должны любить меня, потому что я люблю васъ; но довѣрять мнѣ вы должны, потому что я довѣрился вамъ безгранично. Вильгельмина! Напишите мнѣ отъ всей души, отъ всего сердца! Введите меня въ святилище вашего сердца, котораго я въ точности еще не знаю.

Если увѣренность, созданная мною на основаніи искренности вашего обхожденія со мною, черезчуръ отважна и поспѣшна, то не бойтесь сказать мнѣ это. Я удовольствуюсь тѣми надеждами, которыхъ вы у меня не отнимите. Скажите, любите ли вы меня, – ибо къ чему вамъ стѣсняться? Развѣ я нечестный человѣкъ, Вильгельмина?

Собственно, – я хочу вамъ чистосердечно признаться, Вильгельмина, – что бы вы о моемъ тщеславіи ни подумали, – собственно, я почти увѣренъ, что вы меня любите. Богъ вѣдаетъ, однако, какой странный рядъ мыслей внушаетъ мнѣ желаніе, чтобы вы мнѣ это открыли. Я думаю, что буду въ восторгѣ, и что вы доставите мнѣ минуты самой чистой, самой полной радости, если ваша рука рѣшится написать мнѣ эти три слова: я люблю васъ.

Да, Вильгельмина, скажите мнѣ эти три восхитительныхъ слова: я буду жить ими всю остальную жизнь. Скажите мнѣ ихъ разъ, и разрѣшите намъ вскорѣ дойти до того, чтобы не нуждаться больше въ ихъ повтореніи. Ибо не въ словахъ, а въ поступкахъ выражается истинная вѣрность, истинная любовь. Дозвольте намъ съ вами сердечно сблизиться, чтобы мы могли узнать вполнѣ другъ друга. У меня нѣтъ ничего, Вильгельмина, въ душѣ моей нѣтъ ни одной мысли, въ груди ни одного чувства, которое я боялся бы сообщить вамъ. А что могли бы вы скрывать отъ меня? И что могло бы васъ подвинуть къ нарушенію перваго условія любви – довѣрія? Итакъ, будьте чистосердечны, Вильгельмина, будьте всегда чистосердечны. Во всемъ, что мы чувствуемъ, думаемъ и желаемъ, – ничего неблагороднаго быть не можетъ, и потому будемъ добровольно всѣмъ этимъ другъ съ другомъ дѣлиться. Довѣріе и уваженіе – нераздѣльныя основы любви, и безъ нихъ она не можетъ существовать; безъ уваженія любовь не имѣетъ цѣны, а безъ довѣрія не имѣетъ радости.

Да, Вильгельмина, уваженіе является неизбѣжнымъ условіемъ любви. Поэтому неустанно будемъ стремиться не только поддерживать, но и усиливать то уваженіе, которое мы питаемъ другъ къ другу. Ибо эта цѣль, придающая любви ея высшую цѣнность, является первою: черезъ любовь мы должны дѣлаться все лучше и благороднѣе, и если мы этой цѣли не достигаемъ, Вильгельмина, то мы другъ друга не поняли. Будемъ же неустанно, съ кроткою человѣчностью и строгостью, слѣдить за обоюднымъ нашимъ поведеніемъ. Отъ васъ, по крайней мѣрѣ, я требую, чтобы вы откровенно говорили мнѣ все, что во мнѣ вамъ могло бы не понравиться. Смѣю надѣяться, что выполню всѣ ваши требованія, ибо не боюсь, что они будутъ чрезмѣрны. Продолжайте, по крайней мѣрѣ, вести себя такъ, чтобы я мое высшее счастье полагалъ въ вашей любви и вашемъ уваженіи; тогда всѣ хорошія впечатлѣнія, о которыхъ вы, быть можетъ, ничего не подозрѣваете, но за которыя тѣмъ не менѣе я вамъ искренно и сердечно благодаренъ, – удвоятся и утроятся.