Выговорившись, она замолчала и опять опустила глаза.
Директор театра Вадим Валерьевич Лавронов сейчас чувствовал себя не очень удобно, будучи, конечно, не конкретным виновником, но всё же, как руководитель, опосредованно причастным к её беде. Он не знал, как ей по-настоящему помочь. Ему, конечно, пришла в голову мысль, от которой его самого бросило в жар и пот, но предложить это сейчас молодой, мало знакомой женщине, было бы с его стороны нелепостью и безрассудством. Даже, наверное, безумием. Хотя это была только мысль – только мысль! – молнией блеснувшая в его голове, да – безумная, именно безумная, но и логичная в своём безумии… Он хотел предложить ей переехать с ребёнком к нему… Ой, нет… предложить такое можно, только не подумав… Лавронов сдержался, облегчённо выдохнул и вытер ладонью влажный лоб… Господи, какая глупость.
Единственно возможной и реальной помощью в такой ситуации стали бы только деньги. Как раз то, чего в кассе бюджетного учреждения под названием городской драматический театр как раз и не было. Нет, было, но столько, что даже не хватало на сведение концов с концами при подготовке нового спектакля к открытию сезона. Декорации изготовлялись почти полностью из вторсырья, ткани на оформление скребли по сусекам, костюмы, как и предполагалось, из подбора – театрального сек энд хенда – фантастически-экономная будущая премьера!
Ничего не поделать – новые жизненные реалии. И если, как пропели поп-звёзды в новогодней песенке-пародии, «зарплата вам жить не позволит, тогда не живите – никто не неволит!» И это воистину так. В легкомысленной музыкальной шутке гениальный смысл – квинтэссенция времени.
– Я понимаю, – сочувственно произнёс Лавронов молча ожидавшей ответа Ольге Вешневой. И повторил. – Я понимаю.
– Нет, вы не понимаете, – в отчаянии подняла на него глаза молодая актриса. – У вас семья – дети, наверное, уже взрослые, не нужно думать, чем накормить их. А я одна, у меня так сложилась жизнь: отец моего ребёнка не помогает и не присылает ни копейки, а я устала унижаться и просить у него. Родители мои в другом городе и тоже небогатые: отец рабочий, мама медик. И тоже обоим ни черта не платят! Сейчас во всей стране никому не платят, а мы работаем, как рабы, и помалкиваем. Я готова помалкивать за себя и бесплатно работать за себя, но я мать, и я обязана защищать своего ребёнка. Понимаете – защищать! Защищать от всех и, в первую очередь, от государства, которое сегодня делает всё, чтобы мой ребёнок не выжил. А моя задача – помочь ему выжить! – Она вынула из сумочки платочек и промокнула им набежавшие на глаза слёзы. – Я понимаю, – продолжила она более спокойным тоном, – лично вы ни в чём не виноваты ни передо мной, ни перед моей дочерью, вы, наверное, и сами в таком же затруднительном положении, но я… – у неё дрогнул голос, и ей пришлось сделать усилие, чтобы взять себя в руки. – Но я нахожусь в настолько отчаянном положении, что… я вчера проходила мимо банка… Хорошо, что у меня нет оружия, а то зашла бы туда и… и мне всё равно, что было бы потом.
Её милое, детское лицо раскраснелось от волнения, она глубоко задышала, и кофточка заходила под высокой молодой грудью.
Лавронов сделал слабую и бесполезную попытку успокоить её:
– Ольга Александровна… не расстраивайтесь так… не надо… всё образуется… всё это временно… эти проблемы, я имею в виду… пройдёт время…
