– Анализируешь сейчас, значит… Правильно, анализ – вещь полезная… По полочкам разложить не мешает, по коробочкам, по мешочкам… Каждую укупорку подписать, ярлычок привесить… Наше актёрское ремесло завсегда строгого разбора требует. Только, смотри, в самоедство шибко не ударяйся, тебе другое понять надо.
– Правильно Лев Сергеевич говорит, актёрское мастерство – для тебя уже неактуально. А играл ты не хуже других – не кори себя… – захлёбываясь от сарказма, говорила Ольга, но увидев моё глуповатое обиженное лицо, тут же добавила примирительно: – А мы, Ваня, тебе и покушать принесли. Отпраздновать-то надо. Синичка твоя передала… Пускай, говорит, Ванечка мой покушает горяченького, а то он, наверно, голодный сидит. Праздник всё-таки… Борщ она тебе вкусный сварила, вот здесь в термосе, а ещё котлетки, блинчики и всякая вкуснятина…
– Да, самая вкуснятина в лице водочки… – добавил Алаторцев. – Вкусная – пальчики оближешь… Есть и вкусное вино, если хочешь.
– Какая синичка? Кто это? – растерялся я.
– Ладно, рассказывай. Ксению, любимую свою, не помнит… – нахмурился Лев Сергеевич. – Артист!
Вот так новости! Ещё и любимая! Что за шутки?
Ольга наиграно фыркнула и, молча, поставила статуэтку Оскара на серёдку стола. Лев Сергеевич взгромоздил на стул свою большую сумку и вымахнул из неё пузатый термос. Ольга тут же давай помогать, стала выкладывать из сумки всякие свёртки, контейнеры, вымахнула и большую бутылку вина, потом другую… А напоследок, к моему несказанному удивлению, выворотила большой тюк шерсти, который на вид оказался ещё больше самой сумки.
– А это, Ваня, тебе от меня, как ты и просил… – мило прочирикала она и положила шерсть на тумбочку возле стены.
– Мне бы в клубочках лучше. А эту ещё и прясть надо.
– Ничего, у тебя время полно.
Я покачал головой и вдруг почувствовал, что очень хочу есть. Такой волчий голод обуял, что сразу и про Синичку, и про Ксению забыл, и про всё на свете. Да уж, голод не тётка. В тустороннем мире, видимо, всегда так: есть вообще не хочется, но стоит только еду увидеть, и сразу аппетит появляется. Особенно у тех, наверное, кто недавно преставился. Привычки сразу не изживёшь; хоть и душа, а кусать охота. А я уже девять дней ничего не ел, схватил загогулину колбасы и отхватил сразу треть.
– Ой-ой, Ваня, изголодался, бедненький… – жалостливо всхлипнула Ольга, вышатывая зубами бутылочную пробку. Откупорила и по стаканам нам водку разлила, себе – вино.
– Шутка ли, на девять дней в театре закрыли, – вздохнул Лев Сергеевич, задумчиво разливая борщ по тарелкам. – Ужас!
Я невольно посмотрел в зрительный зал – там появилось с десяток зрителей. Всё это были девушки и молодые женщины. Смущённый и озадаченный, я растерянно потянулся к рюмке с водкой и машинально выпил. Сразу охмелел сильно, словно целую бутылку в нутро отправил.
Гости мои так рты и раззявили.
– Ну, Ваня, даёшь! – ахнула Ольга. – Ты тут совсем одичал: нас не мог подождать!
Лев Сергеевич понимающе покачал головой и услужливо снова наполнил рюмку.
Я воровато глянул в зал, а там уже под сотню зрителей, и все, не отрывая глаз, на меня пялятся. Ждут каких-то высоких творческих откровений, а я текст не знаю…
– Это я от радости,– обнимая осоловевшими глазами дорогих гостей, сказал я. – Вы не представляете, как я вам рад! Хоть вы вспомнили…
– Как же не помнить? – сказал Алаторцев. – Сейчас вот перед спектаклем по рюмочке за твою заблудшую душу выпили. Не чокаясь…
