Террор. Демоны Французской революции - страница 7

Далее оратор сам усердствует в сеянии ужаса, утверждая, что «террор» способен обрушиться на любого гражданина в любом уголке Республики, что растущее количество смертных приговоров проистекает из самой сущности этой «системы», закусившей удила, что казни не могут не сопровождаться реками крови, предназначенными для того, чтобы ударить по воображению и посеять страх, что принцип смешения разных приговоренных тоже нужен для устрашения умов тем, что массовые казни друзей или членов одной семьи, отправленных на гильотину, совершаются с утонченной жестокостью[30]. Что до виновности Робеспьера и его подельников, то у него она не вызывает никакого сомнения, ибо эта «система» служила оплотом их «тирании»: «Сограждане, все, что вы только что услышали, – всего лишь комментарий к сказанному с этой трибуны Барером о системе террора назавтра после смерти Робеспьера; это он ввел ее в действие при помощи горстки подручных, некоторые из которых погибли вместе с ним, а остальные заживо похоронены всеобщим презрением. Конвент был их жертвой, а никак не соучастником»[31].

Охота на еще живых «подручных» Робеспьера разворачивается незамедлительно. Уже на следующий день, 12 фрюктидора, Лекуантр, член Конвента, обличает в его стенах семерых бывших членов двух крупных комитетов, в том числе Барера, Бийо-Варенна и Колло д’Эрбуа. Это, конечно, не случайное совпадение с речью Тальена, тем более что последний связан с Лекуантром. Обвинение, разумеется, отвергается как клеветническое, но уже месяц спустя звучит новое обвинение, на сей раз из уст члена Конвента Лежандра, в адрес тех же троих и еще Вадье; предлагается также учредить комиссию для следствия по их делу[32]. Однако, вопреки утверждениям Тальена, Барер, выступая от имени Комитета общественного спасения 11 термидора, ни разу не обмолвился о существовании созданной Робеспьером и его сообщниками «системы», а ограничился обличением узурпации власти триумвиратом тиранов. Если верить ему, Робеспьер должен был «царить» в Париже и в центре Республики, Сен-Жюст выделил для себя Север в силу своих задач в армиях на северном и рейнском фронтах, Кутон и брат Робеспьера Огюстен властвовали бы на Юге[33]. Ни слова о пятом народном представителе, погибшем 10 термидора, – Леба, который предпочел наложить на себя руки, а не дать Конвенту затащить его под нож гильотины вместе с его друзьями. Эта речь Барера поспособствовала черной легенде о Робеспьере, распространявшейся с лета 1794 года, а частично и раньше[34], и совпадавшей с версией Тальена только в ключевом элементе: Конвент и его комитеты якобы ничуть не ответственны за «террор»; кстати, сам смысл этого слова будет изменяться между летом 1794 и осенью 1795 годов в сторону усиления его связи исключительно с Робеспьером.

В таком климате ненависти к этому «новому Катилине», поверженному 9–10 термидора, совершенно не слышны голоса несогласных. Тщетно Камбон, тоже клеймящий Робеспьера и его «террористическую систему», напоминает не только о чрезвычайном характере правительства, но и о том, что многие чрезвычайные институты были учреждены декретами, почти единогласно проголосованными этим же самым Конвентом: «Подумайте о том, что сейчас необычное время; о том, что, принимая Декларацию прав, вы не должны были учреждать комитеты по надзору, однако единодушно высказались за их необходимость»