Читать онлайн Дмитрий Азин - Тест на душу

Михаил сидел на кухне в трениках, с чашкой кофе и ощущением, что его виртуально обслюнявило сто тысяч человек – кто с восхищением, кто с ненавистью. Он читал статью в «ЦифроПульсе» уже в третий раз.

«ЦифроПульс», 18 мая 2042 года

Лола Вяземская, спецкор по ИИ-скандалам

«Ещё месяц назад о Михаиле Лазареве знал только узкий круг юристов, скучающих на панелях про цифровую этику. Сегодня его лицо украшает мемы, обложки и страшилки для школьников-нейросетчиков.

Он – человек, который в прямом эфире заявил, что искусственные сущности «не чувствуют, не думают и не заслуживают ни симпатии, ни гражданства». Его выступление на конференции «Границы и права: человек vs. код» стало вирусным за сутки. И стало поводом для бурной реакции – от проклятий кибер-активистов до таких же по силе похвал цифровых ортодоксов.

Кто он – кандидат в лидеры спасителей человечества или реакционный реликт?

Мы попытались разобраться.

Михаилу 42 года. Выпускник юрфака СПбГУ, бывший корпоративный юрист в консорциуме SynapseOne, где он занимался, внимание, легализацией использования нейроданных в ИИ-обучении. Как мило.

Коллеги описывают его как «резкого, циничного, но умного ублюдка». Его бывшая преподавательница – как «человека, который защищал диплом по правовой этике, начав его словами: „если бы Кант знал про патенты, он бы молчал“…»»

Михаил пробежал взглядом по статье еще раз и снова удивился: как можно исказить его речь так элегантно?

«…циник, отрицающий чувства ИИ и уместность эмпатии в технообществе…»

Чуть ниже на полосе глаз Михаила зацепился за сухие строчки официального сообщения:

«Государственная дума приняла решение о создании специальной комиссии по разработке критериев признания цифровых субъектов носителями частичных прав…»

– Вот же бред! Ещё бы назвали «Тест на душу»! – Михаил выругался с искренним удивлением.

– Эмпатия к симуляции – это как жалость к голограмме, – буркнул он в пустоту. – Выключи проектор, и страдания закончились.

Скриншоты его выступления гуляли по всем каналам. Кто-то лепил из него героя сопротивления прогрессу, кто-то – архаичного моралиста. Даже его старая знакомая, Саша из юридической ассоциации, написала колонку «Почему Михаил Лазарев прав – и почему это пугает».

Он не знал, радоваться или уехать на дачу. Вместе с чувством некоторого удовлетворения, знакомого каждому успешно показавшему себя в публичном процессе юристу, в груди поднималось слегка щемящее ощущение. Оно звало скорее гулять в лесу в одиночестве, нежели стоять на трибуне и слушать крики – как восторженные, так и крайне агрессивные.

Михаил вспоминал ту самую конференцию, с которой всё и началось.

«Границы и права: человек vs. Код».

Большой зал. Глянцевые кресла, расставленные полукругом. Человек 50 в зале. Все довольно камерно. Панельная дискуссия, за столом выступающих трое представителей ИИ-компаний, активистка в свитере «СлушайСердце.exe» и он, Лазарев, в костюме, как на судебный процесс. В глазах – скука и кофеин. Слушатели, кажется, дремлют после обеденного перерыва.

Ведущий спрашивает:

– А что вы думаете о перспективах предоставления минимальных прав автономным ИИ, прошедшим тест на когнитивную устойчивость?

Михаил:

– А что вы думаете о предоставлении водительских прав биороботам, если они хорошо ездят в GTA?

Смех в зале. Кто-то из активистов, проснувшись, пытается что-то возразить.

Михаил, уже разогнавшись:

– Если вы решаете, что «плач ИИ – это признак чувства», то я прошу вас пересмотреть старые мыльные оперы. Там были сцены поглубже. Игра в эмоции – это не сами эмоции. Это запрограммированный шаблон.

Пауза. Он добивает:

– Хотя, наверное, шаблон – это и есть то, что вам ближе. Нечеловеческое – но милое, как игрушечная собачка.

Видеоряд обрывается. Михаил моргает. Возвращается в реальность. Кофе остыл.

Звякнул сигнал уведомления. Кто бы мог написать с утра пораньше?

Михаил открыл почту – и замер. Письмо от Совета по этике цифровых субъектов. Тема: «Приглашение к участию в экспертной комиссии». Без фанфар и барабанов, но оглушающе просто:

«Мы внимательно следим за общественной дискуссией и уверены, что ваше мнение поможет обществу найти баланс».

Он прочитал, отложил планшет. Потом снова прочитал.

Пауза.

Ему вдруг захотелось выключить всё: почту, мозг… Он налил себе виски.

Включил радио – там как раз обсуждали его слова. «Тест на душу – популизм или необходимость?»

Он встал, подошёл к окну.

В утреннем солнце блекло горели экраны, на одном из них – его лицо. Подпись: «Лазарев: в голове – закон, а что в сердце?»

– Чёрт! – снова выругался Михаил. – Я же просто пошутил…

Он сидел на кухне уже не с кофе, а со стаканом, в котором виски заканчивался быстрее, чем спокойствие.

На планшете светились вкладки. В одной – колонка Саши:

«Почему Михаил Лазарев прав – и почему это пугает».

В другой – поток гневных комментов:

«Скоро такие, как он, начнут отрицать права цифровых детей. А потом и биологических!»

«Классическая техноксенофобия в юридическом пиджаке».

Он мотнул головой. Открыл почту.

Письмо из Совета. Всё ещё там. Не удалилось. Не испарилось.

«…ваше мнение поможет обществу найти баланс…»

Баланс, ага. Как будто это он, Лазарев, должен быть гирей на этих весах.

Телефон завибрировал.

– Только не мама, – пробормотал он.

Нет. Не мама. Кирилл. Старый коллега, теперь – советник в одной из тех компаний, что на той конференции ехидно улыбались из-за круглого стола.

Кирилл (голосовое сообщение):

«Миш, привет. Слышал новость, поздравляю… ну, с оглаской. Советую быть осторожнее. Ты ж понимаешь – эти комиссии не ради поиска истины. Они ради оформления влияния. Если полезешь – будешь или говорящей головой, или козлом отпущения. Подумай».

Михаил выключил звук. Подумал. Выпил.

Через час пришло ещё одно письмо. От бывшего профессора:

«Вы говорили о правах как о чём-то живом. Спасибо, что озвучили то, о чём многие боятся сказать. Не у всех есть ваша дерзость. Надеюсь, вы не отступите».

Михаил выругался. Но уже без эмоций.

Он вдруг почувствовал, что внутри него поселилось нечто – не страх, не гордость, а… давление.

Как будто кто-то поставил на грудь ногу, и медленно нажимая, тихо спрашивал:

«А ты уверен, что хочешь остаться наблюдателем?»

Михаил сидел у окна, глядя, как дрон-почтальон зависает у соседнего балкона, механически бормоча:

– Доставочка! Доставочка! Оплатите улыбкой!

С утра он уже выпил пару чашек кофе, почитал комментарии, ответил на одно письмо из сотни. Удалил остальные. Оделся – потом снова переоделся, в поисках баланса между строгостью и легкой неформальностью. Посмотрел в зеркало и не узнал себя: лицо стало чуть более… значимым. Как будто новости, мемы и перепосты добавили ему веса. Не в килограммах, а в каком-то цифровом гравитационном поле.

Он снова посмотрел на письмо от Совета.

– Найти баланс, – пробормотал он. – Я-то думал, они хотят послать меня подальше. А они – приглашают на ужин. Где, возможно, я – блюдо.

Он нажал кнопку «Принять участие». Тут же клацнул автоматический ответ: «Подтверждение получено. Вас ожидают сегодня в 14:00 в зале №4. Пропуск активирован».

В кухне воцарилась тишина. Он почувствовал, как в животе закололо. Странное волнение – не страх, но будто внутренняя перестройка. Как будто ты шел вдоль берега, а теперь шагнул в воду.

Перед выходом на мгновение замер в прихожей, задержал дыхание и открыл дверь. Кондиционированный воздух в холле был свеж, сегодня – с ароматом хвои. Лифт, коридор, сканер отпечатков – всё привычное. Только внутреннее ощущение непривычное. Словно бы весь маршрут стал коридором к сцене. А он – участником представления, которого не просил, но на которое всё-таки вышел.

Михаил сел в кабину автоматакси и на секунду пожалел, что больше нельзя сказать водителю, как в юности:

– Только без радио, ладно?

Машина вежливо заговорила голосом актрисы, умершей лет десять назад:

– Пункт назначения: Комитет по цифровым правам. Примерное время в пути: 18 минут. Хотите обзор новостей или тишину?

– Тишину. И, пожалуйста, не говори больше голосом моей юности. Это странно.

Мужской баритон с готовностью ответил:

– Ваш запрос принят. Приятной поездки.

Машина мягко тронулась, и Михаил стал наблюдать за улицей.

Пешеходов почти не было – в основном дроны-курьеры, роботы с контейнерами, пару раз – человек в экзоскелете, с опознавательным знаком «инвалид».

На перекрёстке огромный рекламный экран вещал:

«Они учатся. Они чувствуют. Пора признать – мы не одни.»

Под слоганом – улыбающийся сервис-робот с глазами-пикселями и лозунг:

«Либерация начинается с эмпатии!»

Михаил хмыкнул.

– Эмпатия, запрограммированная маркетологами. Это вам не Тьюринг, это Швыринг. Проверка на внушаемость.

Мимо проплыл полицейский дрон, словно акула с мигалкой. За ним – мусоровоз без окон, везущий, возможно, не только мусор.

Он посмотрел в окно – в стекле отразилось его лицо:

– И я в этом тоже. Один из – едущий в комитет, который решит, что считать разумом.

У кафе стояла девушка. Настоящая. Играла с робособакой. Та виляла хвостом – а может, антенной – и тихо булькала, как будто радовалась. Михаил поймал себя на мысли:

– А ведь кто-то уже говорит «он» про таких. А я до сих пор думаю «оно». И кто из нас – не в ногу?

Такси плавно съехало на выделенную полосу и ускорилось. Здания становились всё более стеклянными и одинаковыми. Лицо Михаила вновь отразилось в стекле – теперь оно казалось не просто уставшим, а участливым к оригиналу. Как будто он заранее знал, что его ждёт, но всё равно идет как на эшафот. Ну, ладно, не так мрачно. Но как на место публичной экзекуции – точно!

– Подумать только, – пробормотал он. – Когда я учился, мы ещё спорили: есть ли у ИИ сознание. А теперь спорят, сколько ему платить.

Вот сцена прибытия Михаила на заседание комиссии – с атмосферой, деталями и ощущением всё нарастающей внутренней двойственности:

Михаил вышел из машины на остановке «Здание Совета».

Автоматакси мягко пискнуло, плавно закрыло дверь и укатило дальше – безэмоционально, идеально, как всё здесь.

Здание возвышалось над площадью аккуратным «под старину» прямоугольником. Стекло, металл, иллюзия прозрачности. Парадный вход был украшен голографической лентой с мерцающей надписью:

«Экспертная комиссия по правам цифровых субъектов. Заседание №1»

У ступеней суетились дроны-доставщики, вежливо разъезжаясь, словно танцуя. Гуманоид с курьерским ящиком на спине замер перед камерой сканирования, получил зелёный свет и бодро зашагал внутрь. Посетители подходили к зданию – кто в костюме, кто в кэжуал, кто в нейтральной серой форме чиновников. Некоторых сопровождали персональные ассистенты – андроиды с портфелями в руках.

На скамейке рядом со входом подросток спорил с браслетом:

– Я не хочу слушать лекцию по эмоциональной этике!

– Твоя мама отметила это как обязательное занятие, – ровно отвечал браслет.

– Моя мама – не законодатель.

Михаил усмехнулся. Всё-таки у подростков ещё остался бунт. Пусть и направленный на периферийные устройства.

Он остановился перед входом. Металл и стекло. Вся эта конструкция – как будто говорит от имени государственного заведения: «Мы – объективны. Мы прозрачны. Мы беспристрастны».

Но Лазарев давно знал по опыту: чем прозрачнее фасад, тем чаще он скрывает витиеватую бюрократию, давления и подковёрные игры.