Тоталитаризм и авангард. В преддверии запредельного - страница 26

9 Schultze-Naumburg P. Kunst und Rasse, p. 21–22, отсылая к Леонардо: ср. Vinci L. de. La Peinture. P., 1964, p. 185–186.

^>10 Ibid.

^>11Lie Zi, VIII, 15.

^>12 ‘ Himmler H. Discours secrets, p. 46.

^>13Ricoeur P. Histoire et véritel. P., Seuil, 1964, p. 258.

^>14 Да будет {лат.) (Fiat lux! – Да будет свет!)

^>15 Известно, что Кандинский оставил после себя множество сценографических проектов и текстов, посвященных сценическому синтезу. Ср. наш анализ в: Sers Ph. Kandinsky, Philosophie de l’abstraction: l’image métaphysique. Genève, Skira, 1995, p. 114, sq.

Все эти размышления неизбежно подводят нас к следующему направлению интерпретации. В своем отношении к искусству нацизм выглядит карикатурой на внутренний опыт и как таковой противостоит трем феноменам – самостоятельным, но этим противостоянием словно бы сплоченным: еврейству, христианству и истинной модерности. Антисемитизм Гитлера нельзя понять без этой переклички, которую признает он сам и в рамках которой иудейский народ играет роль козла отпущения, мученика.

Достоверность образа является залогом модерности в искусстве. Вместе с тем она выступает и своего рода заслоном против тоталитаризма в различных его формах.

Опыт нацизма, гитлеровский Erlebnis, является средством, инструментом убеждения – практическим методом гипноза, дающим власть над свободой эмоционально хрупких созданий.

Еще Ницше называл Вагнера гипнотизером, ваяющим свои творения из бесплотных видений; в особенности этот упрек касался «Лоэнгрина». «Чтобы музыка не становилась искусством лгать», – завершает Ницше заключение своего «Казус Вагнер»^>1. Любопытно, что именно «Лоэнгрином» вдохновлены рассуждения Кандинского: во время исполнения этой оперы ему открылась способность искусства сравниться с природой по богатству своих выразительных средств. Он пережил тогда опыт синестезии (соощущения). Наблюдая за сценой, слушая музыку, он вдруг словно заново открыл для себя цвета – цвета своего экстатического переживания заката над Москвой (которое он подробно описывает в своей книге «Ступени. Текст художника»; этот экстаз станет для него моделью в работе художника); перед глазами у него заплясали неистовые, почти безумные линии. Искусство, понимает он, обладает неслыханным и неизведанным даром – открывать зрителю или слушателю иную реальность, столь же всеобъемлющую и захватывающую, как и реальность окружающего нас мира^>2. Осознав эту возможность искусства, Кандинский тотчас же подменяет иллюзорные построения Вагнера достоверным (и, как мы увидим дальше, преображающим) образом своего внутреннего опыта: заката солнца над Москвой. Открытие его состоит в том, что эффект, производимый мелодией, может послужить моделью для репрезентации ноумена также в цветах и формах. Соответственно, под воздействием оперы Вагнера на место предложенного в ней содержания Кандинский немедленно подставляет внутренний опыт, который он пережил сам и открытой для верификации передачей которого, как он понимает в тот момент, может выступить синтетическое искусство. То, что у Вагнера было чистым вымыслом, у Кандинского становится переложением реального опыта. Соответственно, возражение Ницше в данном случае теряет свою релевантность: иллюзия уступила место пережитой реальности. Для Кандинского Вагнер отметил «час свершения», продемонстрировал ему возможности искусства. Однако сам Вагнер воспользовался силой музыки для создания мифа, то есть, в представлении Ницше,