Тоталитаризм и авангард. В преддверии запредельного - страница 31

Что же касается собственно опыта, то уже в своем подходе к этому понятию Гитлер не может освободиться от влияния Вагнера и полного подчинения тому галлюцинаторному бреду байрейтского маэстро, который тонко подметил Ницше. Он видит перед собой лишь гипнотическое средство, и этот гипноз постепенно подменяет опыт, растворяет его и вытесняет. Весь дискурс Гитлера выстроен по принципу заклинания, средства для погружения в транс; усилить свое влияние на публику он пытается с помощью суггестивной жестикуляции, и мы располагаем многочисленными свидетельствами действенности этих приемов, благодаря которым Гитлер буквально заколдовывал своих слушателей ил и собеседников, как в частной беседе, так и выступая перед массовой аудиторией.

Иллюзия, гипноз, параноидальные тенденции, влечение к смерти: этих компонентов поведения Гитлера достаточно для того, чтобы предпринять его детальное аналитическое исследование – как, кстати, подталкивают нас к этому эндогамные и инцестуозные аспекты происхождения Гитлера. Заискивающая и приниженная мать, не чурающийся насилия отец, старший брат, убегающий из родительского дома в попытке спастись от отцовского произвола, и двое других братьев, рожденных до него, но умерших в младенчестве – вот семейный климат маленького Адольфа. В позднейшем романе со своей племянницей Гели (Ангелой) Раубал Гитлер, по сути, воспроизводит отношения своих родителей, поскольку его отец третьим браком женился на своей сводной племяннице, матери Адольфа. Это эндогамное смешение поколений мы найдем и в личной истории деда фюрера, Иоганна Непомука Гидлера (или Гютглера)^>13.

Что же стало тем толчком, который привел Гитлера, с одной стороны, к завистливой ненависти по отношению к еврейству, а с другой – к идолопоклонническому выбору греко-египетского канона? На этот вопрос сложно ответить с полной определенностью; вместе с тем антисемитизм отчетливо предстает элементом самоидентификации этого одаренного и вместе с тем зажатого человека, истерзанного страданиями детских лет, разрываемого между непомерными художественными амбициями и внутренними запретами в отношении к другому. Так, например, Гитлер был не способен воспроизвести чужое лицо – именно эта неспособность к рисованию портретов и стала причиной его провала на экзамене в венскую Академию искусств.

Как бы то ни было, невротический узел образуется в психике Гитлера именно вокруг антисемитизма. Еврейский народ выполняет роль основного врага, который в конечном итоге и определяет критерии оценки для нацизма. Как антитезу, модель-субститут по отношению к еврейству, так его впечатляющему, Гитлер выбирает язычество. Нацизм становится, соответственно, практической систематизацией греческого ил и греко-египетского идеала. Эта модель подмены формирует философию нацизма, указывая второстепенных врагов (имя основного, напомним, уже известно): ими становятся противники греческого характера, реальные или воображаемые. Первым таким врагом становится авангард, противостоящий греческому идеалу гармонии своими формальными отклонениями, общим алогическим методом и освоением инаковости. Вторым – христианство: с античным язычеством его разделяет принципиальная оппозиция диалектического порядка.

Как нам предстоит в дальнейшем убедиться, систематизация язычества, к которой приступает гитлеровский тоталитаризм, будет выстроена прежде всего вокруг трех элементов: обратного уподобления, теории иллюзорного вдохновения, теории судьбы и параллельного понятия трагического. Всеми этими средствами она будет противостоять одновременно еврейству, христианству и авангарду, трем комплексам, на поле которых Гитлер проводит скрытую, но чрезвычайно действенную фальсификацию, каковая и станет отныне предметом нашего внимания.