Потом я опустила взгляд вниз, на тропинку. Я опасалась за свою ногу, хотя пока еще ни разу не оступилась. Засмотревшись под ноги, я налетела на Милану, которая внезапно остановилась. Выглянув из-за ее плеча, чтобы посмотреть, что там, впереди, я поняла, в чем дело.
Мы дошли до Альбисхорна, самой высокой точки этого леса, откуда открывался легендарный вид. Перед нами расстилалась яркая синева Цюрихского озера и реки Зиль на фоне белоснежных гор и зеленых холмов, усеянных фермерскими домиками. Синева швейцарских вод была гораздо ярче, чем мутный Дунай моей юности. Да, восторг, с которым все говорили об Альбисхорне, был вполне заслуженным, тем более что в воздухе стоял свежий аромат вечнозеленых гор.
Здесь я словно заново родилась.
Я вдохнула полной грудью бодрящий воздух. Я дошла! До сих пор я сомневалась, по силам ли мне этот поход. Я никогда не пыталась проделывать ничего подобного. Но девушки умоляли меня пойти с ними, а Элен напомнила, что она уже ходила по Зильвальду – вполне успешно, несмотря на хромоту, – и я уступила. После слов Элен у меня не оставалось никаких оправданий. Хотя ее хромота была следствием перенесенного в детстве туберкулеза бедра, а не врожденного дефекта тазобедренного сустава, как у меня, походка у нее была почти такая же. Как же я могла после этого сказать, что с моей хромотой и пытаться не стоит?
Так я узнала о себе нечто новое. На неровной тропинке было не так заметно, что у меня одна нога короче другой. На гладкой дороге увечье давало себя знать сильнее. А вот бродить по горам я могла не хуже подруг. Какая свобода!
Я взглянула на Элен, и она улыбнулась мне. Я подумала: может, и ее посещали такие же сомнения в себе и ждали такие же открытия на этой тропе, несмотря на детские походы с отцом? Когда я улыбнулась ей в ответ, она взяла меня за руку и слегка сжала ее. Отпустила только тогда, когда стала подниматься еще выше, к вершине Альбисхорна, где вид был еще лучше.
Когда мы на заплетающихся ногах вернулись в пансион Энгельбрехтов, солнце уже село. Фойе показалось тесным и темным по сравнению с чистой, яркой и простой красотой дикой природы, не говоря уже о том, что здесь стоял неотвязный запах затхлости, как ни усердствовала с уборкой фрау Энгельбрехт. Горничная помогла нам выпутаться из вещевых мешков и измятых пальто, и мы похихикали над тем, каких усилий нам это стоило.
– Ну и вид у вас, девушки! – сказала фрау Энгельбрехт, входя в фойе. Суматоха привлекла ее внимание, и, при всей своей любви к порядку и тишине в пансионе, она не могла не рассмеяться вместе с нами.
– И денек же у нас выдался, фрау Энгельбрехт! – сказала Ружица своим обычным певучим голосом.
– Зильвальд так же неотразим, как всегда?
– О да, – ответила за всех нас Милана.
Фрау Энгельбрехт повернулась ко мне:
– А вы, фройляйн Марич? Как вам понравилась наша жемчужина?
Перед нашим уходом она восторженно рассказывала мне о Зильвальде, вспоминала, как они с герром Энгельбрехтом ходили туда гулять в самом начале их супружеской жизни.
Подобрать слова для описания моих впечатлений оказалось нелегко: для меня это было гораздо больше, чем просто прогулка. Наконец я, заикаясь, произнесла:
– Это было очень…
– Очень?.. – переспросила фрау Энгельбрехт, ожидая продолжения.
– Фройляйн Марич была в восторге, фрау Энгельбрехт, – пришла мне на помощь Элен. – Смотрите, Зильвальд даже лишил ее дара речи!
