– Моего молодого не трогать!! – вдруг оборвал его возмущенный окрик Андропова, сделавшего акцент на последнем слове. Шайдулин замер.
Лукин спохватился, кротко взглянул на друга:
– Шура… у нас некому на бачке работать…
– Я, – грозно нахмурился Андропов, будто не слышал, – сказал, – повысил голос, разделяя каждое слово, покраснел от злости, – моего молодого не трогать!! Для убедительности с грохотом опустил на стол маленький кулак, посуда подпрыгнула и задребезжала. Кубрик заволновался, такого не ждали от него, посчитали превышением прав, ложной демонстрацией доброты, что было уж вовсе не умно. Но тот тяжело дышал, глядел перед собой застывшими глазами, добавил весомо:
– Тем более он старшина…
Никто всерьез не отнесся к его словам, лишь подумали о блажи «годка».
А Мирков только и ждал этих слов, достойно оценил поступок.
К этому инциденту никто не остался равнодушным, даже сослуживцы Андропова готовы были воспротивиться. Шайдулин, уловив недовольство кубрика, нисколько не смутился.
– Ничего, подожди… – тихо заметил он Миркову.
Тут же всем показалось, будто и не было ничего, потому что ничего и не могло произойти.
Оставив второе, Андропов зло бросил ложку и, не выпив поданный Шикаревским компот, резко встал и демонстративно покинул кубрик. Лукин молча проводил его взглядом, а потом спокойно посмотрел на Шайдулина и Миркова.
– Все нормально… Делайте как я сказал.
Как ни в чем не бывало Шайдулин продолжил:
– Так вот, слушай сюда…
Когда все вышли, Мирков и Шикаревский голодно подобрали и съели остатки пищи. Поспешно сложили посуду, вытерли куском ветоши грязный ящик.
– То, что Андропов сейчас говорил, это все фигня, – елозя ветошью, не удержался Шикаревский, недобро заговорил о случившемся. – Ты ешь с нами, тем более, что такой же, как и мы, «карась», – плюнул на ящик, растер. – А на твои лычки никто здесь смотреть не будет. Мне лично все равно, какое у тебя звание, а «годку» тем более. Что с того, что я матрос, а ты старшина, все равно плевал на твои сопли. Главное – срок службы. Это в учебке важно – звание, а здесь совсем другое: кто наглей да подлей, тот и правит.
Эта была правда, от которой коробило, но с которой нужно было мириться.
– Что-то у него настроение плохое, – не отрываясь от работы, продолжал матрос. – А то, что заступается за тебя, – это все временно. Ему от сытости хочется поиграть в покровительство. Это скоро пройдет. Здесь такого не любят. Даже если он и «годок», не он здесь погоду делает, а Корж, Петраускас и Лукин. А они не допустят, чтобы ты не бачковал. Этого никогда не будет, потому что они через это прошли, и ты обязан пройти – даже если тебе и не положено. Ты думаешь, Андропов добрый, если заступается за тебя? Хотя он и меньше всех за бачок дрючит, но такая же сволочь. А ты, вместо того чтобы без дела стоять, лучше бы посуду учил, – упрекнул недобро. – Бери кружки и запоминай. Мне за тебя тоже неохота получать. И уже пора самому начинать.
После выходки Андропова и недобрых поучений опытного в делах Шикаревского Александр понял свою беспомощность перед устоем, и даже перед более умелым и осведомленным матросом. Неохотно приблизился к проклятым кружкам, лениво осматривал их, демонстрируя заинтересованность. Пытался заставить себя проникнуться важностью запоминания всех этих щербинок и надколов на ручках, но когда представлял, что делает это кому-то в угоду, все бунтовало в нем. Как ни напрягался, ничего не получалось.
