Ты моя слабость - страница 11

И знаешь, что бесит?

Она мне нравится. Не как женщина. Пока нет.

Хотя, кого я обманываю.

Она зацепила с первого взгляда – не словами, не телом. Тем, как смотрит. Спокойно, но с вызовом. Как будто ей плевать, кто я.

Это бесит.

И заводит.

Да, она мне нравится.

Нет – я её хочу.

Тихо, сдержанно. Пока.

Но под кожей уже чешется.

И всё, чего я не должен, – приблизиться, услышать, почувствовать, как её дыхание меняется, когда я слишком близко.

Я поймал себя на мысли:

слишком рано.

Слишком опасно.

Слишком хочется.

Я оставил ей охрану, двери заперты, телефоны под контролем, камеры работают, даже звук включил – хочу слышать её дыхание. Хочу понять, когда именно она сломается. Или… не сломается.

С Тома всё началось как она думает. С её милого архитектора, но его предупреждал. Я всегда предупреждаю один раз. Второго не бывает.

А теперь вот она. Двадцать четыре года. Тонкая, как фарфоровая чашка, но если уронить – не разобьётся, треснет, но будет стоять.

Смешно. Я никогда не ошибаюсь в людях. Но вот сейчас – сомневаюсь. Она либо моя самая большая ошибка, либо самое правильное решение за последние годы.

И пока я смотрю в экран телефона, как она пытается дышать ровно, она вдруг вытирает слёзы, поднимает голову и смотрит прямо в камеру. Неосознанно. Просто туда, куда взгляд лёг.

И улыбается.

Секундой. Улыбка уходит, как будто её и не было.

А у меня на губах появляется то самое движение уголков, которое обычно заканчивается большими проблемами для всех вокруг.

Интересно. Очень интересно.

Дёрнул переключатель, дал газу. Машина взревела, как раненый зверь.

Нужно было сосредоточиться. Дело важнее.

Я ехал туда, где сейчас пахло кровью.

Есть один человек – крыса. Именно он подтянул Тома туда, куда тому не следовало соваться, нужно понять хотя бы для себя, полную картину сложить. Эта крыса сейчас будет мне всё петь, как канарейка. Или останется петь навсегда. Под землёй.

Город пролетал за окнами, как плёнка старого фильма – размытый, чужой, липкий. Генуя ночью – как больная собака. Шатается, воет, рычит, но сдохнуть всё никак не может. Узкие улочки, подсвеченные тусклыми фонарями, пахнут солью, сыростью и чужими секретами.

Я всегда ненавидел этот город. Потому что за красивыми вывесками всегда грязь. За улыбками – ложь. За тёплым вином на узких улочках – кровь в переулках.

И, кажется, теперь эта девочка тоже это понимает.

Проблема в том, что она не просто красивая. Она упёртая. Слишком.

И ещё хуже – она теперь моя проблема.

Моя. Чёрт побери.

Сука, только этого мне и не хватало.

Телефон завибрировал. Риккардо.

– Лука, всё готово. Он ждёт.

– Пусть ждёт, нахуй, – процедил я. – Много на себя взял.

Я ненавидел такие разборки. Не потому что страшно. Мне вообще похуй было на страх. Просто грязно. Просто тупо. Я люблю порядок. Мне нравится, когда всё работает, как часы. А тут – сплошная грязь.

Завод показался впереди. Старая фабрика. Ржавчина, выбитые окна, тёмные провалы дверей. Здесь даже воздух был другим – густым, как кровь, когда её слишком много.

Вышел из машины.

Ветер трепал полы пальто. Курил. Опять начал курить . Дым щипал глаза, но я смотрел прямо. Туда, где стоял этот ублюдок.

Риккардо уже держал его. У стены. На коленях. Грязный. Потный. Скулящий, как щенок, которого сейчас будут топить.

– Лука, пожалуйста… – пробормотал тот. – Я не хотел… я не знал…

– Не знал? – медленно подошёл. Каблуки ботинок гулко отдавались по бетону. – А что ты знал, мразь? Что за спиной можно шептать? Что можно кинуть моё имя в чужие уши?