В комнате полный разгром: вещи торчат из резного черного шкафа, висят на старых венских стульях, горой свалены на огромном бархатном кресле. Клавиатура погребена под смятыми фантиками, алюминиевыми банками и пачками от сигарет. Кровать кое-как застелена коричневым клетчатым пледом, к стене прислонены электрогитары, а над ними нависают полки с потрепанными корешками многотомных изданий и угрюмые, написанные маслом пейзажи в массивных, потемневших от времени рамах.
Харм достает из кармана небольшой белый сверток, щелкает зажигалкой и передает мне. Я сажусь на кровать, проваливаюсь на пружинах почти до пола и растерянно гляжу на завихрения дыма и свои тонкие пальцы. Харм валится рядом.
Страшно преступать когда-то данную клятву, но я не хочу, чтобы он считал меня напыщенной стервой. И ощущение отпечатков собственных грязных рук на чем-то чистом больше не перенесу.
Подношу сверток к губам и медленно затягиваюсь.
Голова мгновенно становится невесомой, мысли туманятся, путаются и выстраиваются в новые, парадоксальные цепочки, но происходящее воспринимается отчетливо и ясно.
В огромной, некогда шикарной квартире остановилось время. В ней живет заколдованный принц.
***
Харм лежит на спине, я сижу на нем верхом, ногтем обвожу завитки татуировок на его груди и плечах и смотрю в невозможно зеленые глаза. Татуировки разбегаются из-под пальцев и оживают под ними, приобретают новый смысл и одаривают тайными знаниями, тепло его тела сливается с моим, восприятие тает... Он улыбается. Я доверяю ему, несмотря на то что его улыбка где-то в глубинах души вызывает странный дискомфорт.
На Харме только черные джинсы с драными коленками, на мне — трусы и топ.
Неожиданно Харм садится, и мы оказываемся лицом к лицу. Очень близко.
Он не притрагивался к косяку, но смотрит на меня так завораживающе, что едет крыша.
Больше никакого отчуждения.
Мне очень нравится этот парень, и об этом я буду кричать на весь мир.
— Кто делал тебе татухи? — томно мурлычу, дотрагиваясь кончиком языка до горячей кожи и хихикаю как дурочка. Он ухмыляется:
— В основном набивал сам. Не люблю их: они меняют судьбу. Регулярно продолжаю только ради боли.
— Офигеть. — Становится не до смеха. — Набей и мне. Чтобы осталась на всю жизнь и ее изменила. Только без боли, пожалуйста. Ненавижу боль.
Он кивает.
Опускаю глаза на надпись под его ключицей, читаю вслух: Protect Me From What I Want и снова хохочу.
— Блин, Харм, ты со мной разговариваешь. Молчишь, но разговариваешь! — Я провожу пальцем по черной витиеватой фразе и любуюсь ею.
— Защити меня от того, чего я хочу, — шепчет Харм.
— Чего? — Ошарашенно смотрю в его лицо, но он смеется:
— Доношу смысл надписи! Видимо, у тебя хреново с английским.
Я впервые вижу его искренне смеющимся: он прекрасен настолько, что больно дышать. Восприятие слишком обострено, и нервные окончания взрываются от переизбытка красоты. Я сейчас вспыхну, умру, испарюсь.
Жуткое ощущение потери контроля ледяным ознобом проходится по спине.
Пытаюсь слезть с коленей Харма, но он держит руки сцепленными на моей пояснице и продолжает смотреть мне в глаза. А потом целует.
5. Глава 5
Яркое солнце и шум машин вклиниваются в беспокойный сон и разрывают его в клочья. Открываю глаза и пару секунд не могу пошевелиться под тяжестью осознания и стыда: меня окружает чужая захламленная комната, жуткая даже светлым летним утром.
