Я задернул занавеску, лег на кровать и включил телевизор. Там показывали, как владельцы ресторанов и магазинов выполняют указ недельной давности о замене английских вывесок на испанские. На экране толпа с интересом наблюдала, как плотный владелец продуктовой лавки срывает вывеску «Food Market», бросает ее на асфальт и с остервенением топчет ее ногами, будто хочет уничтожить не просто вывеску, а саму память о ней. Толпа счастливо аплодирует, за происходящим с довольной мордой наблюдает полицейский. Идиллию портила только надпись «I love NY» на футболке владельца лавки, но судя по его энтузиазму, этот недостаток будет устранен в самое ближайшее время.
– Идиоты, – прошептал я и оглянулся.
Черт меня дери! Скоро я буду бояться собственной тени!
Перед входом на террасу стоял Хосе и с виноватым видом раздавал каждому входящему сложенный лист бумаги. Я остановился, развернул. На английском, испанском и французском сообщалось, что в пять вечера в конференц-зале отеля состоится собрание гостей, где будут объявлены измененные распорядки предоставляемых услуг, новые правила проживания гостей, некоторые временные ограничения и различные организационные вопросы. В конце была приписка, в которой администрация отеля приносит извинения за возможные неудобства, но это распоряжения властей и не выполнить их не представляется никакой возможности.
– Научат нас их родину любить, – раздался голос Рыжего.
Он стоял рядом, изучая «приглашение».
– Хорошо, что не сразу в концлагерь, – добавил он, и мы отправились к стойке раздачи.
– Опа! – это мы сказали одновременно. Нам предлагали только острый овощной суп с кукурузной лепешкой и вареный рис с кусочками жареных бананов.
– Могло быть хуже, – сказал Рыжий.
Я вспомнил, что нечто подобное сказал Дантист, когда мы садились в такси. Я попробовал суп.
– Ну, как? – спросил Рыжий.
– Как предчувствие гастрита.
Рыжий поводил ложкой в миске, осторожно отхлебнул.
– Жидкое пламя!
Однако рис с бананами в сладком соусе мне понравился. Джон и Мэри сидели за соседним столом, разглядывали «приглашения» и тихонько ругались.
– Запомнят они свой медовый месяц, – усмехнулся Рыжий. – У меня тоже был нестандартный. Мы поехали в горную хижину покататься на лыжах, пошли лавины, дороги завалило, кататься нельзя, продукты заканчиваются. В общем, вместо недели мы провели там две, постройнели, озверели и чуть не развелись, когда вернулись домой. Здесь… – он посмотрел на отставленную миску с супом, – мы, похоже, тоже постройнеем.
Мимо прошел повар в белом халате, заглянул в наши миски с супом, ничего не сказал и ушел на кухню. Джон и Мэри замолчали и принялись за рис с бананами. Другие гости, судя по отдельным возгласам, французы или канадцы, тоже принялись за еду. Вскоре на террасе наступила тишина, которую нарушали только звяканья вилок о тарелки.
– Ты смотрел телевизор? – тихонько спросил Рыжий.
– Только первый канал.
– Других тут нет.
Он отодвинул тарелку, вытер руки салфеткой и продолжил:
– Обратил внимание на морду лавочника? Если ему дадут приказ нас повесить, то он только спросит дадут ли ему веревку или ему надо принести свою?
– Внешность обманчива. Может, он детей и собак любит, а тогда просто играл на публику. Как тут не поиграешь, когда его снимают для телевидения, да еще в присутствии полицейского.
– Ну-ну, – сказал Рыжий и отправился за соком и добавочной лепешкой.
