Он безостановочно прокручивал в голове все известные ему сведения, включая самые страшные предания. Это ничуть не успокаивало. Лизефан, конечно, врал насчет того, что Башня забирает себе треть учеников – доля неудачливых бедолаг, закончивших таким образом свою короткую жизнь, была, на самом деле, гораздо меньше. Однако риск сгинуть в Башне навечно имелся, и весьма неиллюзорный – Юст за то время, что пробыл в школе, застал два подобных случая.
Перед мостом, перекинутым через ров, он вынужден был остановиться: ноги подгибались и не желали идти дальше. Он старался не всматриваться в светящуюся ядовито-зеленым цветом воду. Конечно, его часто тянуло на всякие выходки, но добровольно в ров он бы ни за что не полез. Юст нарочно отвел взгляд, задрал голову – как мог, сильно, до хруста в позвонках.
Переливчатое пятно света расползалось по облакам, преломлялось, отражалось, изливалось обратно радужными лучами. Облака кружились, закручиваясь воронкой. Ему чудился какой-то ритм в их движениях, ускользавшая от глаз закономерность.
«Они символизируют клубящиеся облака страха, отчаяния и страдания в Адской Бездне», – так, вроде, писали в древних книгах.
Вечные облака, вечный ветер.
Юст, наконец, заставил себя ступить на мост. И неожиданно ощутил сопротивление. Что-то мешало ему пройти, ощупывало невидимыми мягкими пальцами, изучало, сомневалось – пропускать или нет. Потом это что-то отступило, но, как показалось Юсту, неуверенно. Во рву раздавались всплески. Он представил, что там, в глубине – чудовища, которые пытаются выпростать щупальца, чтобы схватить его и уволочь в свое логово.
«Я справлюсь, – убеждал он себя. – Я не дозволю страху управлять собой! Я должен быть сильным – иначе жизнь и мир меня раздавят». Кенлар постоянно ему это вдалбливал, может быть, и не напрасно. «Мы живем в жестоком мире, – наставлял его Кенлар, ухватив за плечи и вглядываясь в лицо светлыми льдистыми глазами. – Нужно быть на голову, на две головы сильнее, иначе тебя размажут и сметут. Ты слишком мягкий и уступчивый, Юст». Юст уступчивым себя не считал, но это, в конце концов, было неважно.
У самой Башни ветер задувал особенно злобно, отзываясь в ушах то потусторонним шепотом, то издевательским смехом. Юст даже, вроде как, расслышал слова: «Ты такой сладкий! Я заберу тебя. Ты станешь моей пищей». Он испуганно заткнул ладонями уши, вспомнив наставления: прислушиваться к голосу ветра опасно, а если можешь различить отдельные слова или, того пуще, целые фразы – это плохой знак. Это свидетельствует о высокой восприимчивости, о том, что Адской Бездне легко будет дотянуться до него, войти в резонанс.
Юст с трудом отогнал непрошенные мысли и предчувствия, постаравшись максимально закрыть мозг, убрал от ушей руки. Ладони у него вспотели, а губы, напротив, пересохли. Юст нервно облизнул их и медленно приблизился к узкой и высокой двустворчатой двери. Она была покрыта узорными надписями, сделанными слоговым письмом, ныне давно забытым, так что Юст не мог прочитать написанного. Створки открылись сами, едва он вытянул в их сторону руку. «Входи и прими предначертанное!» – возникла в его голове оформленная в слова мысль.
Юст не запомнил, как вступил внутрь. Башня не имела ярусов и перекрытий, и он оказался будто бы на дне гигантского колодца. Вдоль стен, опутанных все той же светящейся зеленой паутиной таинственного раствора, забирался узкий винтовой пандус без перил. Вверху пространство тонуло в сером, с причудливыми разводами тумане.
