– Логичны, – согласилась Илинора, однако голос ее сочился сарказмом.
Логику она не слишком жаловала. С ее точки зрения, логичные рассуждения были слишком ограничены, плоски и тривиальны. Она предпочитала быть непредсказуемой и иррациональной.
– А стихи? – Джионна повернулась к Сэнни. – Как их там?
Сэнни послушно повторила:
– Час подлинной расплаты вам уже назначен. Мир повернулся в сторону конца. И полетит он, набирая скорость и приближаясь к точке невозврата…
– Надеюсь, не ты их сочинила? – спросила Джионна мать.
– Упаси, Пророк! – Илинора замахала руками, несколько демонстративно. – Просто вдруг вспомнилось. Это всё дерево.
– Какое дерево?
Илинора пожала плечами и пожевала губами.
– Ясень, если мне не изменяет память. Но ты сама намекала, что, ввиду возраста, мне на память не стоит полагаться. Так что, может, и не ясень, а баобаб, например.
– Перестань издеваться! – потребовала Джионна, горя возмущением.
И Сэнни вполне её чувства разделяла. Илинора умела бесить других, и это доставляло ей удовольствие.
– Ладно, ладно! – смилостивилась Илинора. – Это слова из вернигской саги, в лиорентийском переводе. Там еще было, если мне… правильно помнится… – Она, конечно же, снабдила последние слова язвительной улыбкой. – «Следует мужу в меру быть умным, не мудрствуя много. Лучше живется тем людям, чьи знанья не слишком обширны. Жёнам же знать ничего не положено вовсе».
– Мама! – воззвала Джионна.
– Что не так?
– При чем здесь дерево?
– Эти слова, упомянутые мною, вложены в уста священного вернигского Древа. То есть, не совсем в уста. Оно… по-другому изъясняется. – Илинора резко помрачнела.
– Что значит ваше – расплатились – не расплатились? Сполна или нет?
– Это значит, что нам еще есть, что терять. В том числе и Кенлару. Кого терять. Джионна, как ты думаешь, что я испытывала, когда ты умирала рядом со мной, а я ничего не могла сделать?
С лица Джионны вмиг схлынула краска, и она почти прошептала:
– Знаешь ли, ты тоже рядом со мной умирала, а я ничего не могла сделать… Так что мы квиты.
– Неважно, – сказала Илинора.
Сэнни обхватила руками голову, взъерошила волосы, совершенно растрепав прическу, спросила, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и вежливо, а не требовательно:
– Вы можете мне хоть что-нибудь нормально объяснить?
Илинора переглянулась с Джионной, посмотрела на Сэнни и все-таки ответила:
– После родов. Третьих. Я пролежала три дня. В горячке. Одной ногой в могиле. Это была наша с Хемом ужасная ошибка. Неважно.
Да, конечно, вообще все «неважно». «Наша с Хемом ужасная ошибка». Ошибка. Не случайность. Зато понятно, почему Джионна решила заняться медициной. И понятно, что Илинора чувствовала перед ней вину, и сейчас предпочла взять на себя инициативу в дальнейших откровениях.
– Я до сих пор помню те дни, – тихо сказала Джионна. – Они намертво мне в память впечатались.
– Этот осел, Ингар, уже тогда к Джионне неровно дышал. – Илинора хмыкнула. – Я только очнулась, глаза открыла – а они стоят у моей кровати, Ингар ее обнимает, прижимает к своей груди. А ведь тебе, Джи, десять лет всего было!
– Он меня просто утешал и поддерживал, – возразила Джионна.
– Вытирал слезы, гладил по голове, убеждал, что всё будет хорошо… И что никому не позволит тебя обидеть.
Сэнни отловила взгляд Илиноры – настолько глубокий, что до дна и не донырнешь.
– Рожать третьего ребенка в твоей ситуации было смертельно опасно, – выговорила Сэнни. – Ты сказала – ошибка, твоя и Хеймира. То есть, вы знали о риске?
