– А вот чего.
Поймав ладошку, он притянул девушку к себе и, прежде чем она успела понять, как оказалась у него на груди, подарил ей жадный, торопливый поцелуй. Вихрем кутерьма мыслей, желаний; « Нахал. Ударить, Убежать». А целоваться, так сладко и не оттолкнуться, одна рука в его руке, вторая, почему-то запуталась в его влажных волосах.
– Дурак. – Теперь ей не хватило воздуха. Положив голову на его плечо она тихо шептала; -Дурак. Дурак, – а рука перебирала влажные прядки у виска. – Дурак.
– Лиза.
– Миша.
Звали их с дороги. Когда они поднялись по тропинке, Лариска, глянув сердито на сестричку, спросила с ехидцей.
– Вы что решили здесь ночевать? Завтра на работу пешком пойдете. Мы собираемся.
– Ну и ехали бы. Что не найдем на чем добраться? С Татьяной уедем.
– Татьяна с Павлом уже уехали. Что, счастливые часов не наблюдают?
– Тебе, то дело?
Михаил в разговор сестер не встревал. На губах еще горели неумелые девичьи поцелуи, казалось, что слова спугнут их, сотрут даже память о них и все окажется продолжением сна. На даче курил в беседке, глядя как хозянва укладывают в машину канистры для питьевой воды, пакеты со свежей зеленью, всякую прочую мелочь. Уловив минуту между сборами, он, подошел к Лизе, взяв её за руку, остановил. И в ответ на её пытливый взгляд спросил.
– Лиза, вы, ты, вечером, что делаешь?
– Ничего. А что?
– Приходи.
– Куда? В гостиницу? Да завтра весь поселок будет на меня пальцем показывать, а мама последние волосенки повыдергивает.
– Зачем в гостиницу? По поселку погуляем. А то я его так и не видел. В кафе сходим. На танцы.
– С танцами пролетели, дискотека у нас вчера была. В кафе? Не знаю. А поселок показать? Почему бы и нет. Встретимся на пятаке. Знаете где?
– Знаю. Лавочки с бабусями.
– Бабуси днем. Вечером молодежь.
– Хорошо, Лиза. Я буду ждать. Очень.
Забайкальские вечера длинные. Солнце скрылось за ближними хребтами, поселок спрятался в тень, а сопки вокруг купаются в лучах невидимого в долине солнца. По лесной дороге поднялись на самую вершину. Догнали солнце. Внизу, как на ладони, лежал поселок. В домах зажигались окна. Вечерние сумерки разгоняют фары автомобилей. Доносится музыка. Одуряющий запах от теплого ствола сосны, за которым прячется Лиза. Прячется, убегает, стараясь, что бы он догнал, обнял, поцеловал. Ответив на поцелуй, уловив момент, выскальзывает из объятий, убегает. Солнце, пройдясь по верхушкам, словно ласково пожав им на прощание лапы, ушло на покой. Но до темноты еще далеко, тень земли не упала на небо. Сумерки. На пятаке молодняк. На лавочках пиво, пачки чипсов, музыка, смех.
– Пойдем в кафе? Я действительно проголодался.
– Пойдем. Пойдем. А то похудеешь. – Смеётся Лиза.
Кафе не пятак, публика посолиднее. Вечер воскресенья не пятницы – со свободными столиками проблемы нет. Усадив Лизу, Михаил сделал заказ и вернулся за столик. Важны произносимые слова? Взгляд, улыбка. Мимолетное касание, пожатие руки в медленном танце. Едва пригубленное рубиновое вино в бокале, едва тронутый салат и снова музыка. «Ах, какая женщина, какая женщина». Кружит музыка, кружится голова, кружится полупустой зал, до которого им нет дела.
Им нет дела, но есть к ним. В противоположном углу зала сидели «варяги». Не «декабристки» у них жены, что бы ехать в Сибирь, вот мужики и дичают в одиночку. Всё правильно. Декабристов ссылали, а эти за длинным рублем в каторжный край сами подались. Здесь, правда, тоже за все платить надо, только «варяги» по меркам княжества московского привыкли все в баксах считать, и в переводе на «рванные» считай задарма все удовольствия получали. После трудов каторжных любили они в кафе оттянуться, нет-нет и бабочка какая ни какая на баксы прилетит. Вальсы они с ними не крутили, не для этого поили и кормили. А тут на тебе и фокстрот и танго, ну прямо как звезды. И кто?
