Либо эта матушка – актриса получше меня, либо она сама по себе рояль. Кстати, комната не ее – под столом стояли коричневые закрытые туфли почти детского размера, в то время как обувь, надетая на мать Дору, была довольно большая, как и традиционный головной убор, напоминающий наши хиджабы. Аналогичный убор лежал на кровати.
Женщина светло улыбнулась, и принялась топить меня в горьком сиропе под названием «смирение».
– Простите, мать Дора, но разве в одном человеке может сочетаться несочетаемое?
– О чем вы, девочка моя? – послушница остановила повествование, слегка нахмурившись.
– Вы утверждаете, что каждая супруга должна быть решительно покорна и мягка со своим мужем, выражая полное смирение. И даже в мыслях она должна преклоняться и быть тихой, незаметной и комфортной для супруга, так?
– Истинно так, – облегченно подтвердила она.
– Но когда у нее рождается дочь, эта самая супруга должна откуда-то достать твердость, суровость и непреклонность, уча свою наследницу быть тихой и покорной. Верно?
– Разумеется, – матушка озадачилась, не понимая, к чему я веду.
– Откуда же у меня, как у супруги, возьмется твердость и суровость для дочери, если меня саму всю жизнь учили быть смиренной и ведомой?
– Все придет с материнством, – отмахнулась она.
Ничего себе, а говорят, инструкцию вместе с ребенком не рожают! Здоровский мир, по умолчанию вместе с родами в голову вшивается знание и новые личностные качества. Только почему такое чувство, что где-то надо мной издеваются?
Хотя, если вдуматься… Чем крупнее ложь, тем скорее в нее поверят. А кто я такая, чтобы спорить со святыми наставлениями?
– Служба почти закончена, леди, вам лучше вернуться обратно, пока вас не хватились. Я открою вам дверь прямиком в боковой молитвенный зал, чтобы вы могли пройти к своей семье как можно скорее.
Эй, куда? Нет-нет, еще рано, я не могу вернуться к Амелии с пустыми руками. Надо бы как-то вас отсюда вытурить, мадам.
– Вы сказали, что служба окончена? – я показательно хватанула ртом воздух. – Значит, в этом молитвенном зале есть мужчины?
– Есть, наверняка есть.
– Я не пойду, – и ручками так в кушеточку вцепиться. – Я не могу остаться одна в помещении, где есть мужчины.
– Но там же будут и дамы, – женщина явно растерялась от такого откровения.
– И что? Это все равно жутко неприлично!
– Кажется, теперь я понимаю, в чем ваша проблема, леди, – послушница глянула на меня с безнадежным сочувствием. – Я приведу кого-нибудь из ваших близких. Назовите имя своего рода.
– Леди Эдинтер. Спасибо за заботу, матушка, – крикнула я в удаляющуюся спину и подскочила, едва дверь за монахиней закрылась.
Сначала стол, потом шкаф. И быстрее, леди-обманщица, пока вас не спалили за ужасно некрасивым делом. Внутренний голос усмехнулся и задал только один вопрос: «Что мы ищем?».
А не знаю. Хоть какие-то доказательства, что монашки фальсифицируют процедуру благословления. Бумага, бумага, книги, чернила, снова бумага. Зачем им столько макулатуры, как пионерам в голодный год? Бумага белая, желтая, коричневая, с вензелями, чистая, грязная, тонкая, плотная, шершавая, глянцевая, старая, новая, сухая, мокрая…
Стоп, мокрая? Ну да, и правда мокрая!
Стопочка желтых влажноватых листов лежала отдельно и еще парочка сушилась на краю стола. Аналогичная желтоватая бумага, исписанная тоскливым древне-германским, была свернута в трубочку и обвязана тоненькой бечевкой. Посмотрим, Луиза?
