Когда все дерево было протерто, Киёми принесла футоны и повернулась к Банри:
– Мы с Ай пойдем спать.
– Тогда доброй ночи.
– Идем, Ай, – сказала Киёми, и они вышли в соседнюю комнату. Киёми закрыла сёдзи. Скользящая бумажная дверь не особо обеспечивала уединение.
Киёми залезла под одеяло своего футона и повернулась к Ай.
– Мама, а что такое…
Киёми приложила палец к губам дочери и показала на сёдзи.
– Надо говорить шепотом.
Ай кивнула, и Киёми убрала палец.
– Мама, вы хотите нового мужа?
Киёми погладила девочку по щеке, теплой как солнышко и мягкой, как пух. Она вспомнила, как первый раз увидела ее в роддоме и возблагодарила судьбу за то, что это девочка. Если бы она родила мальчика, семья Ито объявила бы дитя своим наследником и забрала бы у матери. Но никто и ничто не заберет у нее Ай. Никогда.
Ай придвинулась ближе.
– У вас грустный вид, мама.
– Лицо – зеркало души.
– Значит, вам грустно?
– Ты знаешь такое слово – амаэ?
– И что оно значит, мама?
– Солнце не может сдержать дождь, а если бы даже могло, то не стало бы. А знаешь почему? Потому что рису, чтобы вырасти, нужно и солнце, и дождь. Люди в этом смысле – как рис.
Ай оттопырила нижнюю губу, задумавшись над этими загадочными словами.
– Есть разница между желанием и реальностью, – продолжала Киёми. – Мы мечтаем о любви. Реальность этой мечте не соответствует. Я выйду замуж, потому что твои бабушка и дедушка решили, что я должна выйти замуж, что это мой долг. Они дали нам с тобой дом и не будут возражать, чтобы мы здесь жили. Ты окончишь школу и станешь умной девочкой. Умнее меня.
– Но вы же учились в колледже, мама.
– Хай. Три года. И я бы его окончила, если бы я не…
– Не что, мама?
Киёми изобразила улыбку.
– Ничего. Постарайся заснуть. Утром у нас много дел.
Ай положила голову на подушку поближе к Киёми.
– Доброй ночи, мама. Я вас люблю.
– И я тебя. Спи, малышка.
Киёми закрыла глаза. Вдохнула аромат кожи Ай, напомнивший ей теплый пирожок тайяки с шоколадным кремом. Киёми вздохнула. Представлять себе будущее, пока бушует война, было глупо, но она все равно чувствовала, как ее переполняют мысли. Она жаждала любви – не меньше всякого другого, и представляла себе, как проживает жизнь с мужчиной, который стоит того, чтобы о нем мечтать. Саёка сказала бы, что эти идеи – мысли ребенка, а она, Киёми, должна смиренно принимать свое место в этом мире. Киёми же этот мир и свое место в нем ненавидела. Если бы не Ай, от нее бы уже давно остались только воспоминания.
Сёдзи отъехало в сторону, и в проеме показался Банри с большими от страха глазами.
– По радио сказали, что американские бомбардировщики идут от канала Бунго в сторону Хиросимской бухты. Поторопись, пожалуйста.
Киёми встряхнула Ай за плечо:
– Ай, нужно идти в бомбоубежище.
Ай застонала, веки ее задрожали и раскрылись.
– Я так устала.
– Я знаю, мы все устали. Теперь пойдем.
Она помогла дочери встать. Рука в руке они поспешили в кухню, где ждали Банри и Саёка. На улице выли сирены воздушной тревоги.
Убежище представляло собой яму в глинобитном полу кухни глубиной в метр. Банри приделал стальную плиту к той стене, где были изголовья, чтобы она не обвалилась. Спустившись в яму, он протянул руку Саёке. Следом пошла Ай, за ней Киёми. В яме они заснули, лежа на боку, прижатые друг к другу. Саёка опустила руку на плечо Ай, и Киёми потребовалось все ее самообладание, чтобы эту руку не сбросить.
