– Правда хотел? – Ода опустил бутылку. – С чего бы мне тебе что-нибудь рассказывать, американец? Ты на меня бомбы бросал.
– Бомбы? Не, бомбы мы не бросали. Это были листовки.
– Что такое листовки?
– Ну, бумажки такие.
– Зачем сбрасывать бумажки?
– Предупреждать жителей Хиросимы, чтобы ушли, пока мы не вернулись бросать бомбы.
Ода хмыкнул:
– А зачем это делать? Вы разве не хотите убивать людей?
Мика выдохнул.
– Я раньше думал, что хотим.
– Ты сбит с толку, Мика-сан. – Ода пошлепал губами, устроился на бочке поудобнее. – Значит, хочешь про меня послушать? Ладно. Я родился на острове Сэйдзима. Белые буки, сосны. Деревенька из четырех домов. Отец рыбачил. Его отец рыбачил. И я рыбачил.
Он сделал еще глоток. Глаза его повлажнели – он погружался в воспоминания.
– Когда я был моложе, я ходил на отцовской лодке с друзьями в море. Мы ловили осьминога.
– Чтобы поймать осьминога, смотришь в воду, пока не увидишь: господин Осьминог спит перед входом в свою пещеру. Тогда опускаешь шест с красным флагом.
– Чтобы осьминога разозлить?
– Нет, они добродушные. Опускаешь красный флаг, потому что осьминог любит этот цвет. Уж так его любит господин Осьминог, что обнимает и не выпускает. Если мы ловили большого осьминога, то затаскивали его в лодку и потом по очереди надевали господина Осьминога на спину как ранец. Он вокруг нас оборачивал щупальца, и мы ныряли в море.
– А осьминог не пытался сбежать?
– О нет. Они когда за что-то возьмутся, уже не выпускают. Господин Осьминог пускался плавать, выстреливая сзади водой. Представь себе, что у тебя личный мотор. Осьминог плывет быстро, но мы его умели направить обратно к лодке. Если господин Осьминог пугался, он выпускал чернила, и мы вылезали черные, как африканцы. Так мы играли целый день по очереди, и на спинах оставались следы от присосок. А когда игра кончалась, господина Осьминога свежевали и съедали. Отличные были дни.
– Наверняка осьминогу тоже бывало весело, – сказал Мика.
– А черепах мы не обижали. Черепахи – это долгая жизнь. Если в наши сети попадалась черепаха, мы ее осторожно освобождали, потом давали ей хлебнуть сакэ. Потом отпускали, и счастливый пьяный черепах нырял, а потом выныривал отдать нам поклон.
– Ох, Ода-сан! – скривился Фрэнк.
– Это правда! – настаивал Ода. – Тебе не понять, ты не настоящий японец.
– Не настоящий? Родители у меня оба японцы, и их родители тоже.
– Вот они настоящие. Они в Японии родились. А ты нет.
Фрэнк завел глаза к небу.
– А если ты погиб на том острове, как ты оказался в Хиросиме? – спросил Мика.
Ода почесал толстое брюхо.
– Я, когда умер, остался дома, но жить с моей женой в одном доме было невыносимо. Запах от ее готовки – жуть. Чужие мужчины, с которыми она любилась. Противно. Так что я на краболове добрался до Хиросимы.
Мике пришла в голову мысль, и он встал с бочки.
– Когда кончится война, я на каком-нибудь судне доберусь домой. – Он повернулся к Фрэнку. – Можем вместе поехать. Домой, в штат Вашингтон.
Фрэнк задумался, у него шевельнулись брови.
– Отлично было бы вернуться в Сиэтл и увидеть родных, даже если они меня видеть не будут. – Он помрачнел: – А слухи не врут?
– Какие слухи?
– Что всех японо-американцев арестовали и посадили в лагеря.
Мика опустил глаза к палубе.
– Не врут. Им дали неделю на сборы, а потом взяли под стражу.
– И вы это поддержали?
– Да мы, черт побери, хотели всех нипов перебить после Перл-Харбора. Их все ненавидели. И до сих пор ненавидят.
