В царстве пепла и скорби - страница 3

– В чем дело? – спросила Киёми.

Ай глянула на площадку и снова на мать. В черных глазах стоял вопрос.

– Что-то случилось?

– Норио хвастался, что у него отец – герой войны.

– Хай. Он флотский офицер.

– А мой отец?

Киёми заколебалась. Ей очень не нравилось врать дочери, но родственники со стороны ее отца считали, что так будет лучше всего.

– Он пропал без вести в боях в Китае. Почему ты спрашиваешь? Я тебе уже говорила.

Ай ногой оттолкнула камешек, тот запрыгал по земле.

– Мой настоящий отец – Дзикан?

Киёми ощутила дрожь под ложечкой, будто взлетела сразу тысяча бабочек. Она предвидела, что этот день настанет… и все равно не ожидала его так быстро. Она прикинулась, будто не поняла:

– Мне непонятен твой вопрос.

– Я слышала, как это обсуждали баа-баа и одзиисан. Они говорили, что мой отец приехал из Токио.

– Хай. Мы познакомились до войны.

– Вы были женаты?

– Не были.

– Почему?

Киёми потянула Ай за руку, увлекая за собой.

– Поговорим об этом в другой раз.

– Вы его любили?

Киёми вспомнила тепло его губ в парке Хибия. Мускулистую руку у себя под блузкой, скольжение мягких пальцев вверх по ребрам. Через несколько месяцев она стояла одна на мосту Рёгоку в свете полной луны. У нее в руке поблескивал кинжал, а голос в голове уводил прочь от невидимого мира.

– Он был хороший человек, – соврала Киёми второй раз за утро. Она показала движением головы на ожерелье Ай – цепочку с серебряной луной. – Вот это он мне подарил.

Ай потрогала маленькую луну в ямке у себя на шее. Ожерелье было самой большой ее драгоценностью.

– Вы друг друга любили?

Киёми вздохнула – дочь задавала трудные вопросы. И очень несвоевременные.

– Баа-баа говорит, что у вас внутри живет червь.

– Червь? – моргнула Киёми.

– Хай. Червь печали.

Киёми подавила смешок.

– Червь печали? Глупости. У меня нет причин грустить, когда у меня такая дочь.

– Мама, а война когда-нибудь кончится? Я хочу на лошадиную ярмарку.

– На лошадиную ярмарку? В Сираити?

– Хай.

– И зачем ты туда хочешь?

– Сладкой ваты поесть.

– Сладкой ваты? – Киёми усмехнулась невинному желанию дочери. – Потерпеть придется, любовь моя. Мы сражаемся за Императора, и только Император решит, когда война кончится.

– Мия говорит, что скоро здесь будут американцы.

Киёми остановилась и огляделась – не слышал ли кто-нибудь.

– Никогда такого больше не говори никому. И не всякому слуху верь. Рот – ворота, через которые приходит беда.

– Я понимаю, мама.

На краю школьного двора Ай приподняла клапан тревожного рюкзака.

– Что вы мне положили в бэнто?

– А что бы ты хотела там увидеть?

Ай поднесла к губам палец:

– Может быть, тэндон?

– Понимаю. Значит, мне надо было съездить к океану и наловить креветок, а потом сбегать в горы за дикими кореньями?

– Это было бы самое приятное.

Киёми уронила руки вниз.

– Что скажешь про рисовые шарики?

На лице девочки выразилось разочарование.

– Опять?

– Это лучше, чем червь печали.

Ай улыбнулась и поклонилась:

– Сайонара, мама.

Вопреки привычке прощаться с дочерью поклоном, Киёми нагнулась и поцеловала Ай в щеку.

– Сайонара, любовь моя.

Ай растворилась в толпе детей, а Киёми, глядя ей вслед, подумала о вишнях, растущих вдоль берегов Хонкавы. Ей рисовались цветы, розовые снежинки, ложащиеся на тихие воды, и вспоминалось, как уплывают они в гостеприимные объятия моря.

Ссутулившись, Киёми подошла к трамвайной остановке «Мост Айои», где толпились на бетонном пятачке ожидающие. Если она прямо сейчас не сядет на трамвай, то опоздает на работу на завод «Тойо Кёгё». Не то чтобы ее за это уволили – правительству нужен каждый трудоспособный работник. Но начальник, господин Акита, может начать ее унижать перед остальными рабочими, чтобы увидеть ее слезы. Но не дождется. Больше никогда ни один мужчина не заставит ее плакать.