В доме на берегу - страница 34



Скользящих в сонной глубине оврага,
Пологий склон, разросшуюся сныть,
Репейник, поросль несъедобных ягод, —
Так вот, никто не знает, сорвалась ли,
Или сама пошла туда на свет
Огней болотных, подбирая платье,
Почти бегом, и это был ответ,
Родившийся в такой безумной – в ней —
На тот вопрос любившего сильней,
Чем сорок тысяч бесполезных братьев.

Пилигрим

Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигрима…
У. Шекспир (пер. с англ. С. Я. Маршака)
Мой календарь еще не перелистан —
Сон мне не зря обещал,
Что возвращусь я на Графскую пристань,
Старый дощатый причал.
Портик сквозит колоннадой граненой,
Бьется о сваи вода.
По неизвестным вселенским законам
Дух мой приписан сюда
И возвратится тропой пилигримов
Тысячи, тысячи раз!
Млечный прожектор, бессменный Нахимов,
Город, где я родилась,
Площадь, а рядом шумит неустанно,
Горе смывая, прибой,
Листья резные теряя, платаны
Шепчутся между собой,
Тени фонарные движутся ломко,
И, пробираясь по ним,
Плечи ссутулив под ветхой котомкой,
Молча бредет пилигрим.

Больница

Это лето в больничной палате мне мешает, как тесное платье,
Как матрас, что сползает с кровати, как сигнал задохнувшейся скорой
Под окном, капли крови на вате, каждый шаг мой – не так и некстати,
И всю ночь молоко по палате льет негаснущий свет коридора.
Боль твоя меня режет как нож – и, как печать, проступает сквозь кожу.
Ты и я на себя не похожи – этой боли немые озера
Отражают не нас, а, быть может, то внутри, что нас мучает тоже,
Но безмолвно ничтожит и гложет, – эту вечность пустого раздора,
Незажившие старые раны, вой мелодии выцветшей, рваной,
Возносимой усталым сопрано к облакам, укрывающим город.
Перепутались мысли и планы, за окном отцветают каштаны,
А в ушах – дребезжанье стакана и коктейль из чужих разговоров.

Деревянная птица

Птица летит в пространстве и видит свою тень.

Е. Кирьянов
Я тень деревянной птицы, излом горбатого клюва
Под струпьями струганых перьев кайма обожженных крыльев,
Огонь угасшего взгляда.
Тяжелая тень свободы меня отпустить не хочет.
А ночью – а ночью
Я плеск бирюзовой жажды, слеза бездонного моря —
Его потаенный голос вплетается в романсеро
Тоски, а подняться к небу
Ни птица, ни тень не могут,
И крылья в бессильной муке дрожат, соприродны небу.
А мне – оставаться тенью.
Тяжелая тень свободы, излом горбатого клюва…
Всей плотью усталой птицы ее древесная память
Пытается вспомнить небо – а тянет, а тянет в море.
Нет дна у слезы…
И плач деревянной птицы молчит и молчит ночами.
Я – тень деревянной птицы.

Льдинка

Ксанф, сын Лагорина, прощай!

Странник, скрываю собою я Ксанфа…

Античная эпитафия (пер. К. М. Колобовой)
Ксанф, сын Лагорина, прощай! Ветер с моря неистов,
Треплет окантовку плюща, теребит кипарисы,
Вдоль мокрых раскопов бродя, причитает, как нищий,
Колеблет покровы дождя над стеной городища.
Нить смерти твоей заплелась в буквах древних надгробий,
Плач их не смолкает, струясь в каждом выбитом слове.
Твой челн в стылых водах скользит, шлем над бровью расколот.
Плеск, тьма, переправа в Аид, медный привкус обола.
Нет дат, имен и примет, даже памяти боя:
Вечность ты в походной суме ныне носишь с собою.
Кто ты? Уплываешь куда? Смолкли чаячьи стоны.
Смертью отливает вода – мертвым блеском флакона.
Глушит свод пещер тишиной, не оставив слезе и Всхлипа.
Только рядом со мной плачет камень в музее,
Давший мне в детстве урок: мы всегда – над обрывом,
Платим тени смертной оброк. Эти долы и нивы