Пробегая мимо сквера, крикнул: "Шухер!", и они со всех ног припустили к реке. Встретились у общего места под ивою, где любили днями напролет резаться в "секу", запекать в золе краденую картошку, а летом купаться в речке до синих губ.
– Ффуу-ух! – выдохнул Витька – Чё там, Толян?
– Кассирша спалила, хай подняла… Рыку мусор взял!
– Что делать будем?
– Что-что… Сухари сушить! – Толик присел и достал из нычки папиросы. – Если Сема сдаст.
Решили идти по домам, а завтра после школы попытаться пробить – как там Рыка. И, по возможности, напомнить про молчание – золото.
На следующий день, в конце второго урока, в класс зашел директор школы, и не глядя на Толика, сказал, чтоб тот вышел. С вещами.
В школьном коридоре стоял вчерашний старшина.
– Ну что, жиган, отбегался? Пошли, дружки тебя заждались…
Милиционер больно взял Толика за руку пониже плеча, и тут прозвенел звонок на перемену, открывая двери классов шумной детворе. Моментально Толик оказался в центре гомонящей толпы школьников, становясь объектом всеобщего внимания. Толик попытался рвануться из рук старшины, но тот был начеку.
– Толика!… Марыныча!… Мент ведет!…
Марыныч – это не фамилия, не отчество. Кликуха. Заработал он ее еще лет в десять, после одной истории. Дело было летом. Они втроем, той же неразлучной компанией, попытались свистнуть у мороженщицы мелочь, но неудачно. Мороженщица подняла визг, пацаны кинулись врассыпную, но Толика схватили бдительные граждане и сдали в отделение. На все вопросы в милиции Толик молчал как партизан. Просто молчал. Даже на вопрос: как зовут? Менты даже засомневались в нормальности пацаненка. Может – немой, или больной какой? И оставили его в покое, не зная, что с ним делать. Так он и сидел на стуле в углу, насупившись, когда в кабинет зашел незнакомый майор.
– Тю! А ты что здесь делаешь, Марыныч?
– Ты что, знаешь мальца?
– Ну конечно! Это ж зампрокурора Марыныча сынок. А что натворил?
– Да мороженое хотел украсть, что ли. Пацанва… У самого такой растет. Отпустить, может?
– Протокола нет? Ну и хорошо. Так, Марыныч. Беги домой, да скажи батьке, чтоб выпорол тебя! Понял? Ну, беги, пострел…
Пацаны потом долго смеялись, когда Толик, чувствуя себя героем, пересказывал приключение, копируя мороженщицу, ментов и майора. А прозвище так и прилепилось навсегда.
Но, похоже, в этот раз смехом не обойдется. Всем троим недавно стукнуло по четырнадцать. А это уже серьезно.
Допрос под протокол, очная ставка. Толик с интересом рассматривал знакомых с сопливого детства друзей. Они даже не помнили, с какого дня знали друг друга. Знали, и все. Всегда.
Еще их отцы дружили, так втроем на войну и ушли. Вернулся только дядя Петя – Семин батя. Без руки, после штрафбата. Пьян он был почти всегда. В редкие утренние часы трезвости был зол, бил жену, что до войны не случалось никогда. Через шесть лет после Победы помер и он.
Витька отца своего совсем не помнил. Ему не было и двух месяцев, когда отец последний раз поцеловал его и мать перед отправкой на фронт. Андрей Малиненко погиб при взятии Вены.
Когда отец Толика прощался с родными, Толик – младший из четверых детей, вот-вот должен был родиться. Так они никогда и не увиделись, отец – пропавший без вести в сталинградской мясорубке, и сын – ставший еще одной безотцовщиной великой страны. Старший брат Толика, Сеня, во время оккупации Кубани фашистами, партизанил. Был связным в отряде. По доносу предателя, был схвачен немцами. Его, шестнадцатилетнего, расстреляли и бросили в плавни. А через два дня пришли наши.
