и в подсознанье тело ищет тела,
пока же не под гнетом белых мух —
пусть в неизвестность мчит поэма смело.
Хотя незнамо, кто кого ведет,
куда, зачем – бог весть, на то дорога:
туда – назад, с провалов – до высот
лететь куда-то, пусть пути до бога
совсем не здесь… но слог зовет вперед,
пусть мир не совершенствуется слогом.
Вот так на ощупь брел и блудный сын,
чтобы под кров отеческий вернуться
уже не тем мальчишкой, от глубин
впитав всю фальшь церквей и революций —
движений внешних… Но как первый блин,
завяз я в глине, позабыв разуться.
Все было как всегда: за первый год
мы одолели только часть оврага.
Большой соблазн послать… Ну, и народ!
Такой, подумал, не достоин блага.
Но спохватился вовремя: как крот,
он прячется от власти и гулага,
ему б забыться в водке ли, в труде,
отгавкаться от всех в каленом мате,
когда зовут слова, дела не те —
он знает: есть колхоз, хозяйка Катя…
Какой там свет – он вырос в темноте.
Что я о нем разнылся, как о брате?
Кто мне сказал, что улица одна
ждет впереди, сам что-то будто знаю?
По бездорожью тянется страна,
кружным идет путем все ближе к краю
обрыва. Есть ли в том ее вина,
ее беда – иль уж судьба такая?
Да и своя, когда впадаешь в лень:
сопротивляться глупо, биться не с кем.
Так поглощает скука деревень,
смиряешься – а быть бы надо резким.
Поднялся, вроде, на одну ступень —
и что: встречают те же перелески.
Как мало пряной свежести, как ма-
ло невысказанных промельков навстречу —
несется жизнь, как кадры в синема:
сентябрь, глаза детей – что им отвечу?
Что дома снова «горе от ума»?
Что «тройка» встала? Так и их калечим…
И бунт уж зрел в душе: какой резон
опять брюзжать привычно – что ты? где ты?
Нет, мы с н/р решили, что в сезон
ее песком хоть сгладим по кюветы,
а там посмотрим, сможет гегемон
дожать или запутается где-то
средь городских чиновных мудрецов,
пекущихся о нас в речах курчавых.
Покатится ль дорожка, как яйцо,
желтком песчаным протянувшись в травах,
откликнется ли каждое крыльцо
в деревне, убежденной, что забава
напрасная, что не было и нет
в противоборстве правой середины…
Тем жаловаться – тем кивать в ответ
и вместе пить, и вместе вязнуть в глинах.
Пусть заболтают наш приоритет,
и все-таки удастся ль что-то сдвинуть?
Дорога – расстоянье от границ
бесправия к иной судьбе и богу,
то понизу, то вверх, пугая птиц,
кометой, оправляясь понемногу.
Что суета ей? Мы, играя блиц,
спешим – куда… Один я на дорогу
как будто вышел, звездным решетом
ночное небо двинулось навстречу…
Я не о ней скорее, а о том,
что прячется порой за бойкой речью:
как нам жилось и верилось с трудом —
век уходящий не тянул на вечность.
В средине осени я снова ехал чрез
леса в усталой желти аж по пояс,
под скуку выцветающих небес
весь пейзаж бросался, как под поезд
Каренина… «Какой тебе прогресс, —
Васильич пел, упрямо в грядках роясь, —
каких тебе путей, каких дорог
(он был мне как отец, судя не строго
мой романтизм), сажай себе чеснок…»
Но я узнать хотел, куда дорога
в итоге приведет, какой итог,
когда прагматика уж так стеснила бога.
Усталым золотом цветной иконостас
куда-то плыл, наперекор приказам.
Сосед: «На время хватит про запас,
а там пускай другие …“ – „Что же, я – за.
По осени цыплят считают – нас
кто и когда…» Ум заходил за разум,
сомненья крыли помыслы, дела
и предстоящий путь с утра пораньше,
когда со старшим сыном развела
дорога и туманно, как со младшим.
Лишь муза, что случайно б подошла,
да тяга к почве, может быть, оттащат
