В пейзаже языка - страница 21



– В которых мы в свою игру играем?
– Вторичным, вам болтаться где-то с краю.
– Когда бы знать, где кроется подвох
первичности, начала всех начал…
– Идем от языка, от пейзажа
окружного, потом уже обвал
истории, грядущие пропажи
и поиски.
– Ты хочешь доказать:
искусство невозможно без народа?
– Мы дети рода и изгои рода
того, что свыше дан.
– Такую мать!
А не могу я, скажем, отойти
чуть в сторону?
– Семитский профиль носа
не нравится?
– Когда б до 20,
стерпел… Но ты уходишь от вопроса.
– Конечно можешь, щель меж нами есть,
мы близкие, но с маленькой поправкой:
ты тот же «я», вот разве без прибавки
помойки жизни.
– Право, это честь
хотя бы в том, что я не осужден
в российском цирке сплевывать опилки.
– А в этом-то и прячется резон.
– Когда рифмуешь с клизмой за бутылкой
экзистенциализм?
– В том и отрыв
меж нами, как подобия от сути:
ты есть – и нет тебя, в какой посуде
ты ешь, как спишь, скупы или щедры
твои посулы – не для образца,
так… выставка, одно кокетство наше.
А тут в строке бывает для словца
загнешь такое…
– Ну, а я?
– Окрашен
иначе ты, наш вынужденный быт
тебе неведом. А без этой крови
клокочущей ты в общем бездуховен,
когда копнешь.
– Завидуешь?
– Саднит…

3

Я, наверно, не выучусь по-иному:
подвожу итоги – и снова в омут
потаенных мыслей, тоски и жути
от страны, что топчется на распутье,
от родных, что сгинули в мире дальнем,
от осенней сутолоки прощальной
птиц и листьев, сходящих дождливым краем
деревеньки, где длилась моя игра и
жизни смысл, где скупою землей повенчан,
потом общим, тщетой и заботой женщин —
двух берез под окном – обделен я не был,
не хватало сюжетов ржаного хлеба.
А пейзажи… что ж, хоть стезя не нова,
заменить пустоты не всегда готовы:
негативы лишь, в химикатах тонут…
Возродиться б когда, словно «вор в законе»,
на родимой зоне себя пытавший:
неужели так и покатим дальше
по привычному вымученному кругу,
бурлаком где тянуть сыновей, подругу
по маршруту, дареному без отсрочки,
тем, кто ведает время, где ставить точку?
Но какой покой, когда жгут сомненья:
а возможно личное возрожденье…
И саднит, что в отчизне пути закрыты,
где тебя прессуют не столько бытом,
сколько тем, что обрушили те основы,
за которые биться хотя бы словом.

4

– Ты в драке не герой.
– А ты храбрей?
– Смотря, в каком контексте обитаю.
– Не в будничном все том же ль: ешь – потей?
С чего хлопочешь-то?
– Я просто созерцаю.
– Да, созерцать, конечно, легче, чем…
– Учительствовать, менторствовать ради
самовлюбленности?
Попроверяй тетради,
побегай от дежурных теорем
учебников, не говоря о том,
как подойти к глубинной, тайном сути…
– Мне, знаешь, что-то верится с трудом,
что ты реализован в этой мути
долгов, самодостаточен…
– Само-
влюблен – мне только что ты резко бросил.
– Не без того.
– Когда пошло на осень,
иное тянешь на гору ярмо.
Кому и как итожить: прав – не прав,
наполнен – пуст, избыточен – бездарен…
– Ну, братец, у тебя однако нрав!
Наверное, студент твой благодарен
за скачку, где то ступор, а то прыть
в одной упряжке. Как же – мы новатор!
– Ирония… Подскажет alma mater
не как учить детей – чему учить?
Ты вот всезнающ, ну-ка, подскажи,
как, не разрушив первозданной ткани,
наставить их не поддаваться лжи
своей ли, общей?
– Что тебе метанья
чужие, коль тобою избран путь
повыше, ты как будто провожатый
в иную даль…
– Отрыв весьма чреватый —
поэт всегда учитель хоть чуть-чуть,
пускай по правде только о себе
и пишешь.
– Обо мне, мой друг, как будто.
– Лирический герой не по злобе