но не слишком: моя юная жена
и друзья на твои вирши зубы точат.
Ну, а править как, чтоб видела страна:
все на месте, приутихли кривотолки —
не подскажет, мой Валерий, ни жена,
ни друзья и ни тома на книжной полке.
Обвиняешь, мол, тщеславен… Это да,
никогда вторым не буду – только первым!
И твои мне эпиграммы – ерунда,
как гетеры ласки: чуть щекочут нервы.
Что мне купленный сенат – когда б вода
чуть почище… Его песенка пропета:
кроме золота все нынче ерунда.
У кого ж, скажи, тогда просить совета?
Неужели я не смог бы отличить
настоящего художника от б…?
Так умерь свою божественную прыть
хоть на грош, Катулл великий, пользы ради,
славы ради, где достаточно прикрыть
дыры в совести – ответим перед вечным.
Я с трудом, поверь мне, сдерживаю прыть
примитивных мастеров своих заплечных.
Пишешь ты, что я опасней прежних двух —
Суллы с Марием, что жду момент… Напрасно.
Как угодливая льстивость режет слух,
так и искренность порой небезопасна.
Март уж скоро, и у вербы нежный пух
пробивается – ты смутен и рассеян,
словно птицы, вечность пробуя на слух,
все никак не установишься, Валерий.
Уж давно тебя покинули друзья,
отказался даже собственный родитель.
Обвиняешь: пру в цари… Отвечу я:
может, нудного Катона захотите,
чья давно уж вырождается семья,
и жива-то на одних воспоминаньях.
Или Брута, на кого, сам знаешь, я
завещанье накропал? Но долг на знанья
опирается, любимый мой поэт,
высоки, конечно, ваши идеалы,
а республики как не было, так нет,
даже в прошлом только видимость витала.
Лучше б сблизиться, чтоб наш авторитет
повлиял хотя б частично на процессы
обновленья, а что сбудется, что нет,
мир, война ли – оправдается прогрессом.
И потомки будут спорить – я ли, вы ль
ближе к истине без суетности вящей?
Только как же Риму, Гай, без головы —
а для этого я самый подходящий.
Мне плевать: неправы кто, а кто правы —
но коль к бунту тянешь массы в каждой строчке,
не сносить тебе, мой резвый, головы!
Нет, чтоб скромненько сидеть на пятой точке.
Мне приятно поболтать с тобой вдвоем
без свидетелей, мятежный мой попутчик.
Знаешь, споры лучше сдвинуть на по-том
перед распрею гражданской, перед бучей
несусветной, где навряд ли перелом
для людей случится к музыке и свету.
Мир останется, еще прибавив том
от великого правителя с поэтом,
прежним миром, где сплошная суета
поглощает начинанья и надежды.
Потому-то охлади свои уста,
не на умного равняйся – на невежду.
Что, Валерий Гай, святая простота,
улыбаешься – про заговор не знаю…
Больше мудрости не там, где льют уста
клич крамольный – где хранятся по сараям.
Часто жизнь, дружок, течет наоборот:
шрифт стандартный передернется курсивом.
Знаю, где тебя припрятал твой Не-пот,
тот, что летопись ведет неторопливо
века нашего, что движет на исход
поэтичного язычества слепого.
Что же, кровь всегда лилась, и капал пот
работяг, кому горбатиться не ново.
Тот, кто тянет на божественную высь,
что тому пустая сутолока земная?
Мой совет: итог один – остерегись,
или, знаешь, в Риме всякое бывает.
Я на этом, словно точку, ставлю мысль
с поэтичного в диктаторское стойло:
не забудь про мой совет, остерегись —
не зарежут, так сгниешь на хлебе с пойлом.
И куда судьба покатит… Рим стоит
на котурнах, твой отстаивая принцип
показухи, но дождемся ближних ид,
где ты к царству, к справедливости – убийцы…
относительной… Что больше нас растлит:
проституция в словах или в постели?
Может, с этих вот отчаявшихся ид
