Сквозь тонкий дождь, сквозь свой возраст, сквозь остывший чай в желудке, она вдруг услышала тишину – внутреннюю. Ту, в которой впервые что-то проснулось. Или, может быть, просто вспомнилось. Она не знала, что именно остановило её. Может, это было слово «всех». А может – то странное ощущение, что именно к ней это имело какое-то отношение.
Она ещё постояла у стены, глядя на пятно цвета, пока капли дождя собирались на капюшоне, будто тоже что-то ждали. Потом медленно двинулась дальше. Шла, не ускоряя шаг, не думая о делах, не вспоминая, зачем спешила утром. Она просто возвращалась – в себя, в вечер, в свой дом.
Когда Нина вернулась домой после чаепития у Марии, в доме уже было темно. Не от позднего часа – от погоды, настроения, осени. Тишина встретила её привычным равнодушием: скрипнула дверь, замерли стены, в воздухе повисли запахи чая, улицы и старой шали.
Она сняла пальто, накинула на плечи вязаный платок и прошла в комнату. Подошла к полке, потянулась к старой коробке из-под обуви – та, что хранила не ботинки, а прошлое. Детские рисунки, поздравительные открытки, ленты и фотография, где Анна, совсем маленькая, улыбается, неловко обняв плюшевого слона.
Нина провела пальцем по краю рисунка. Там была она – в длинном платье, с короной и надписью «Бабушка-принцесса». Грубые детские линии, неровные буквы, пятно в углу от сока. Она улыбнулась. Нежно. Чуть с грустью.
Анна давно выросла. Теперь она присылает голосовые, короткие, на бегу. «Привет, бабуль! Всё хорошо. Работы куча, но я держусь. Целую!» – и тишина. Иногда – сердечко. Иногда – пропущенный звонок.
Нина села на кровать, рисунок всё ещё в руке. Подумала: написать ей? позвонить? Пальцы потянулись к телефону. Набрала сообщение: «Аннечка, как ты? Я скучаю. Сегодня была у Марии, пили чай с оладьями. Вспомнили, как ты учила нас печь их по рецепту из твоей книжки.»
Прочитала. Улыбнулась. И стёрла.
– Не хочу мешать, – прошептала.
– У них своя жизнь. У меня – чайник и фотографии.
Она убрала рисунок обратно. Но взгляд ещё долго держался на нём.
А вдруг она скучает? Только стесняется, как я…
Нина встала и медленно подошла к торшеру. Щелчок выключателя разорвал сумрак, и по стенам поползли мягкие отблески, будто кто-то нежно растопил вечер. Свет струился, как мёд – густо, терпко, наполняя углы теплом, в котором можно было дышать. Тишина не ушла, но перестала быть враждебной. Теперь она сидела рядом, как старая знакомая, молчаливая, но уже не злая.
Вечер укутывал Нину – слой за слоем, как старый выцветший плед с запахом шкафной нафталины, стершейся любви и чего-то упрямо живого. В этой тишине было место не только прошлому, но и чему-то впереди. Совсем маленькому. Но живому. А где-то в телефоне, среди непрослушанных голосовых, всё ещё ждал тот самый: «Бабуль, я тебя люблю».
Она проснулась рано. Не от звука, не от тревоги – от того, что сон вдруг стал слишком тёплым, а подушка – холодной. Сквозь занавеску в окно пробивался свет – не солнечный, нет, скорее тусклый, серо-белый, как будто не день наступил, а просто ночь забыла вовремя уйти.
Нина лежала, уставившись в потолок. Раньше в такие утра она не чувствовала ничего, кроме пустоты. Сегодня – было иначе. Незаметно, но чётко. Что-то двигалось внутри, как будто подтаивала внутренняя глыба. А может, это просто вчерашняя афиша не выходила из головы.
Она закрыла глаза, но не смогла вернуться в сон. Вместо этого перед ней всплыла та надпись – "для всех возрастов" – и женщина в перьях, слишком смелая для её мира. Нина вдруг представила себя в том же наряде – и вздрогнула. Но не от страха. От удивления, что вообще может представить.
