– Я ведь не просто жена была… – тихо сказала она, глядя на фотографию. – Я была женщиной. Со смехом. Со своими песнями. С губной помадой, которая пахла малиной. – Пальцы скользнули по лицу на снимке. – А теперь… как будто всё растворилось.
Нина встала, прошлась по комнате, задержалась у окна, вернулась на кухню. Взяла чашку – горячая ли? Пустая? Неважно. Поставила обратно. Подумала было налить чай, но зачем? Всё равно никто не выпьет.
Она села снова, медленно, будто под её весом оседала не только табуретка, но и всё, что накопилось за годы. Прислушалась – к себе, к дому, к тишине, что не отступала.
– Я громко говорю, чтобы заглушить вот это… – выдохнула она и кивнула в сторону невидимого, но ощутимого. – А иногда и оно меня не слушает.
Несколько секунд она сидела, опустив голову, словно прислушивалась не к себе, а к миру. Потом медленно поднялась, накинула на плечи платок и вышла на балкон. Солнце мягко ложилось на крыши, играло бликами на мокром после ночного дождя асфальте. Улица ещё не проснулась окончательно – редкие прохожие шли вяло, будто лениво перелистывали начало нового дня. Где-то вдалеке залаяла собака, коротко, без тревоги, как будто просто по привычке.
– А ведь даже собака знает, куда идти, – сказала Нина почти шёпотом. – А я… всё ещё стою.
Она обняла себя за плечи. Постояла немного, глядя, как солнечный луч скользит по перилам балкона. И вдруг, будто в ответ на что-то невидимое, едва уловимое, произнесла:
– А может, и хватит стоять.
Вернувшись в комнату, она включила радио. На этот раз – не для фона. Она действительно хотела слушать. Хотела быть. В доме всё ещё было чисто. Всё – как прежде. Но внутри неё что-то тихо, почти неуловимо, сдвинулось с места.
Она постояла немного посреди комнаты, словно прислушиваясь к новому ритму, который только начал нарастать внутри. Ничего не произошло всерьёз – ни грома, ни прозрения – просто появилось ощущение, что она может сделать шаг. Один. Любой. И она сделала. Не думая. Почти играючи – как ребёнок, решивший проверить, насколько далеко можно уйти от крыльца.
На улице было прохладно, но не холодно. Осень щекотала ветром щеки, как будто уговаривала: «Ну же, решись…»
Нина шла без спешки. Сумку держала под мышкой, как привычку, а не как вещь. Вышла за молоком, но пошла не в тот магазин. Почему – сама не знала. Просто ноги свернули, будто хотели посмотреть, куда заведёт день. Она шла по улице, которую знала много лет. Каждый дом, каждую выбоину на тротуаре. Но сегодня в этом всём было что-то другое – может, дело было в ней самой.
И вдруг – витрина.
Небольшой обувной магазин, почти незаметный, с окном, заляпанным каплями дождя. За стеклом – туфли. Ярко-вишнёвые, лакированные, с острым носком и тонким ремешком. Каблук – не слишком высокий, но уверенный, как шаг по незнакомой улице. Слишком молодые? Возможно. Слишком вызывающие? Может быть. Слишком «не Нина»? Без сомнения. Но почему-то – до боли «да».
Она остановилась. Сначала просто смотрела. Потом подошла ближе. Сквозь стекло – своё отражение. Лицо бледное, волосы прибитые ветром, пальто сбилось с одного плеча. Усталый силуэт, и всё же – в глазах что-то мелькнуло. Не тоска. Не сомнение. Ожидание. Или – предчувствие.
Нина слегка улыбнулась. Не прохожим. Не себе даже. А туфлям. И дню. И этой странной тяге – жить чуть громче, чем вчера.
Она вошла в магазин почти на цыпочках, словно боялась спугнуть это хрупкое, едва родившееся чувство – желание. Не практичность, не необходимость, а чистое, лёгкое «хочу».
