С этими мыслями она медленно поднялась с кровати. Надела халат. Пошаркала на кухню. Пока грелась вода в чайнике, она подошла к зеркалу в прихожей. Отражение встретило её без особого энтузиазма: припухшие глаза, сероватая кожа, волос торчит на затылке. Она не отвернулась. Только аккуратно пригладила выбившуюся прядь и вдруг улыбнулась. Чуть. Почти испуганно. Будто застала саму себя за чем-то необычным.
В доме по-прежнему стояла тишина. Но впервые за долгое время Нина не спешила её прогнать – не включила радио, не зажгла телевизор, не постаралась раствориться в звуках. Кухня встретила её привычной расстановкой: чистая кружка на крючке, аккуратная салфетка, чуть перекосившаяся скатерть, как старая улыбка. Всё было на своих местах, будто ничего не менялось. Скрипнул стул, когда она села. Ложка тихо звякнула о керамику. Запах кофе медленно поднялся вверх, стелился по воздуху, будто пытался заполнить пустоты между стенами.
Она налила себе чашку – не чтобы проснуться, не чтобы начать день. Просто чтобы быть. Обхватила тёплую керамику ладонями, будто это был якорь, и застыла, глядя в окно.
Снаружи ветер играл с ветками, дергал их за тонкие пальцы, а листья, отрываясь, падали не спеша – по одному, кружась, как танцоры на последнем вальсе. Они не сопротивлялись. Только красиво опускались вниз. Смиренно. Как будто знали: всё, что должно быть, уже случилось. А дальше – тишина.
"Может, и я кружусь," – подумалось ей. – "Всё думаю, будто лечу, а уже давно лежу."
Она вздохнула. Не тяжело – наоборот, неожиданно легко. Будто изнутри вышел ненужный воздух, накопившийся за годы молчаливой усталости. И в эту крохотную паузу – между вдохом и новой мыслью – всплыло: "А что, если пойти?" Без уточнений. Без маршрута. Без этих конкретных слов – «на бурлеск», «в студию», «в блёстках». Просто пойти. Не лежать на диване, не прятаться за кружкой, не растворяться в тени мебели. Не быть статуэткой в стеклянном шкафу, посудой на полке, пыльным воспоминанием. А встать. Шагнуть. Выбрать движение вместо ожидания.
Она вдруг рассмеялась. Сначала тихо, как будто кто-то внутри неё пошутил, и только она одна поняла эту шутку. Кофе попал не в то горло, и она закашлялась, схватившись за грудь, всё ещё посмеиваясь сквозь слёзы. Смех оказался тёплым, настоящим, почти глупым. Она представила: вот если бы сейчас кто-то заглянул в окно – увидел бы женщину, однажды утратившую вкус к жизни, сидящую на кухне и смеющуюся над неизвестно чем. Наверное, подумал бы, что она сошла с ума.
А она – просто впервые за долгое, очень долгое время захотела что-то сделать. Не из чувства долга. Не чтобы кому-то доказать. А потому что интересно. Потому что заворожило само слово – «пойти». И это было странно. И это было прекрасно. Как будто внутри неё кто-то проснулся, потянулся, зевнул – и решил, что жить, в общем-то, всё ещё можно.
Телефон зазвонил неожиданно резко – так, что Нина вздрогнула и чуть не опрокинула чашку. Конечно, Мария. Кто же ещё? Этот её рингтон она узнала бы даже сквозь сон: звенящий, как старая кастрюля, упавшая на кафельный пол – громко, безапелляционно, в лоб.
– Ну, здравствуй, моя молчунья! – Мария, как всегда, без прелюдий и сантиментов.
– Ты хоть представляешь, что у нас тут творится? Клара опять не может! У неё, видите ли, стирка! И глажка! Да ей уже сто лет, кто там ещё у неё в доме, чтобы так всех обглаживать?!
